Укради у мертвого смерть

Поглядывая из машины на тусклое освещение славян­ской столицы, экономившей на электричестве, он пытался собрать воедино свежие впечатления. Но память подсовыва­ла обрывочные образы, из которых общей картины не скла­дывалось. Например, как кассир гостиницы считал банкно­ты, одновременно разговаривая с портье и рассматривая женщин в холле. Ни Джефри, ни деньги его не интересовали. Коротковатые, покрытые черной порослью пальцы, ловко перебиравшие пачку мелких долларов, жили независимой жизнью. Портье, подхвативший чемодан, отказался от по­дачки. Джефри не покидало странное ощущение, что все люди, с которыми пришлось столкнуться в последние часы, изнывают от скуки.

Билет он взял на первый западный рейс, оказавший­ся лондонским. Из Хитроу вылетел в индийской авиакомпанией. Даже допуская, что Титто и загадочная лич­ность с тростью обнаружат его исчезновение спустя десять часов и только тогда что-то предпримут, если им все-таки доверять, он Истекал кровью. Титто и тип могли появиться в Триесте раньше, чем он увидится с Бруно Лябасти, поскольку обсуждать получен­ные сведения по телефону было бы просто безумием. Да, с Клео Сурапато. Не Клео ведь, а Бруно отправляет в конвертах своего «Индо-Австралийского банка» деньги в Швейцарию в обход им же организованного пути, охраняемого его собственной фирмой «Деловые советы и защита».

Но — зачем? Зачем?

2

Барбара сбросила туфли, пинком откатила табуретку, на которую в сумерках налетела коленкой, зажгла свет. Оторва­ла с распечатывающего устройства факсимильного аппарата ленту. Волоча бумажную полосу по ковру, прошла к дивану.

Большая часть сообщений — биржевые сводки. Выскочи­ли две просьбы на статьи из Джакарты. Дальше шло сообще­ние, подписанное Крот-18. Судя по индексу, с края земли. Какой-то сумасшедший передавал из белградской гостини­цы «Славия»... Она подумала, поправляя прядь, где этот Бел­град и каким чудом завелись финансовые новости за желез­скатерти, сделанной в виде карты полушарий, на столике. Наткнулась на Варшаву и перестала искать.

В тексте говорилось:

«Кого касается. Конфиденциально.

Здесь стало известно вашему корреспонденту, что через четыре последует освобождение из-под следствия в Швейцарии двух секретных агентов французской таможни Бернара Рюи и Пьера Шульце. Обоих заманили в западню, расставленную в буфете базельского вокзала. Приманка — список номерных анонимных счетов иностранцев в банках Берна. Бернские власти согласились отпустить французов под негласное твердое обещание Парижа не засылать более агентов на швейцарскую территорию».

Сведения оказались существенными.

За массивной перегородкой, обтянутой такими же обоя­ми, как на стенах, стоял «Мефисто», ее компьютер, в память которого она запустила сообщение.

Подошла ленту с сообщением, прошла в ванную и уто­пила чадящий факел. Сняла туалетной водой грим и губную помаду.

По потолку просторной комнаты, составлявшей ее жили­ще — спальню, столовую, кухню, гостиную, разделенные ди­ваном, деревянной стойкой с холодильником и электропли­той, этажеркой с книгами и корытцами для цветов, водили хоровод отблески рекламы малайского ресторанчика напро­тив. Надавив на крышку автоматического термоса, Барбара нацедила горячего чаю.

Французская рукопись, брошенная на подлокотнике ди­вана, старомодно называлась «Записки». Ниже пояснялось ровным, почти ученическим почерком — «легионера Бруно Лябасти». Она попыталась представить этого человека с се­деющими усами, шрамом на выпуклом подбородке и голу­быми глазами молодым, в форме, обвешанным оружием...

Рывком поднялась, зашла в ванную. Вгляделась в зерка­ло, отражающее лицо до мельчайшей морщинки, высвечи­вающее все оттенки на губах, под глазами, на щеках...

Бруно напомнил лицо другого человека, слегка асиммет­ричное, с сухими губами и голубыми глазами, такими голу­быми, какие, казалось, только и возможны у человека на земле. Что он тогда, в журналистском клубе на двадцать втором этаже бангкокской гостиницы «Дусит-тхани» пил? И чего к нему цеплялся Гэри Шпиндлер из «Бизнес уик», по совместительству работавший и на «Файненшл ньюс», изливавший свое вечно никудышное настроение в расспро­сах о Ханое, где этот человек, русский, работал раньше?

— Тебе, Барбара Чунг, тридцать четыре. Запомни! — ска­зала она отражению в дорогом зеркале, потому и дорогом, что оно не способно было просто-напросто по техническим причинам лгать относительно чьей-либо внешности.

Русского звали Шемякин, Бэзил Шемякин.

Барбара расширила пальцами глаза, выставила подборо­док и басом, подражая киноактеру, снисходительно сообщи­ла зеркалу:

— Мое имя Бонд, мадам... Джеймс Бонд.