Украинский философ Григорий Саввичъ Сковорода

вывало челонѣка опредѣленными формами, противъ которыхъ онъ боролся всю свою жизнь. Въ этомъ отношенія между нимъ и основателями русскаго раскола цѣлая пропасть. Тѣ готовы были душу свою положить за единую букву азъ, между тѣмъ какъ Сковорода доказывалъ, что познаніе Бога и правды доступно не только всѣмъ безъ различія христіанамъ, но и нѣко-торымъ лучтимъ представителямъ стараго классичесваго язычества. У Сковороды вовсе не было религіозной нетерпимости, фанатизма и исключительности: наоборотъ онъ вооружался противъ нихъ чрезвычайно горячо и рѣзко въ своихъ сочиненіяхъ; онъ ихъ отождествлялъ съ суевѣріемъ и считалъ не мснѣе вреднымъ явленіемъ, чѣмъ и безвѣріе. „Благочестивое сердце, по его словамъ, между высыпанными курганами буйнаго без-божія и между подлыми болотами рабострастнаго суевѣрія, не уклоняясь ни вправо, ни влѣво, прямо течетъ на гору Божію". Секты, по его словамъ, происходятъ изъ суевѣрій. „Изъ суевѣрій, говоритъ онъ, родились вздоры, споры, секты, вражды междоусобныя и странныя, ручныя и словесныя войны, младенческіе страхи пр." (2-е отд., стр. 252—253). Сковорода, можно сказать, не отрицалъ таинствъ и обрядовъ въ ихъ сущности, а, только старался найти въ нихъ высшій смыслъ и значеніе, понималъ ихъ духовно, аллегорически, т. е. относился къ нимъ такъ, какъ и къ Библіи вообще. Это не было, такимъ образомъ, настоящее принцииіальное отрицаніе или разореніе закона, а только пополненіе его. Такъ онъ самъ смотрѣлъ на это дѣло. „Многіе, говорилъ Сковорода, не разумѣя меня или не хотя разумѣть, клевещутъ, якобы я отвергаю исторію ветхаго и новаго завѣта, потому что признаю и исповѣдую въ оной духовный разумъ, чувствую Богописанный законъ и усматриваю Су-щаго сквозь буквальный смыслъ. Я пополняю симъ исторію, а не разоряю, ибо какъ тѣло безъ духа мертво, такъ и священное писаніе безъ вѣры; вѣра же есть невидимыхъ извѣщеніе. Когда я хвалю доблесть воина, неустрашимость, мужество, храбрость его, то симъ не уничтожаю нарядовъ его, ни оружія его. На-рядъ, убранство, оружіе воина есть исторія, а разумъ и слова сей исторіи есть духъ воина, дѣла его... Но историческіе хрис

33

тіане, обрядные мудрецы, буквальные богословы, человѣки, духа не имуще, хулятъ то, чего не разумѣютъ" (1-е отд., стр. 34, 36). Правда лично для себя онъ не считалъ необходимымъ внѣшнихъ формъ Богопочитанія; но это потому, что онъ всецѣло предался, посвятилъ себя внутреннему непосредственному об-щенію съ Божествомъ, что, конечно, было доступно только та-кимъ исключительно релизіознымъ людямъ, какимъ былъ онъ. Но и въ этомъ личномъ отрицаніи обрядности была огромная разница между Сковородой и сектантами: онъ не увлекался духомъ отрицанія и не дѣлалъ изъ него сущности своей рели-гіозной системы или даже знамени его, какъ это ми видимъ у многихъ изъ нихъ. И тутъ онъ оставался въ вксокой степени послѣдовательнымъ: еслибы отрицаніе обрядности онъ возвелъ въ своего рода культъ, онъ бы этимъ самимъ придалъ ей такое важное значеніе, какого она отнюдь не имѣла въ его глазахъ, онъ бы сталъ въ противорѣчіе съ основами своего міросозер-цанія. Но онъ этого не сдѣлалъ и остался вѣренъ себѣ и въ данномъ случаѣ также точно, какъ былъ послѣдователенъ въ от-ношеніи къ вегетаріанству. Прекрасной иллюстраціей къ этому могутъ послужить три случая изъ его жизни, которые отнюдь не являются доказательствомъ его непослѣдовательности или слабости характера, а наоборотъ ярко рисуютъ его высоко нравственную личность и свидѣтельствуютъ о полномъ отсутствіи въ немъ религіознаго фанатизма, исключительности. „Нѣкогда, разс-казываетъ Баталинъ, Григорій Саввичъ Сковорода жилъ въ Острогожскѣ. Въ это время прибылъ туда преосвященный Тихонъ. Узнавъ о его пріѣздѣ, Г. С. всячески избѣгалъ случая встрѣтиться съ нимъ; но преосвященный непремѣнно желалъ видѣть этого необыкновеннаго человѣка и упросилъ хозяина дома, гдѣ жилъ малороссійскій философъ, доставить ему случай къ этому. Случай вскорѣ и представился, не смотря на ісе нежеланіе Г. С. Сковороды. Послѣ обычныхъ привѣтствій завязался разговоръ. Между прочимъ преосвященный снросилъ у Г. С, до чего онъ болѣе охотникъ. „До пчелъ", отвѣчалъ тотъ. За этимъ, разумѣется, пошли разсказы о пчелиномъ государствѣ, о примѣрномъ благоустройствѣ этихъ насѣкомыхъ

34