Украинский гамбит. Война 2015

Это была сухая широкая балка, поросшая вязами и дубами. Американцы умело расположили под ними палатки, не тронув ни деревца, ни кустика. По краям балки они вырыли капониры, выше – окопы. Кое-где даже натянули маскировочные сети. Дорожки были проложены не напрямик, через девственную траву, а под кронами, от дерева к дереву.

Опасаются, понял Костя, что заметят с воздуха. Впрочем, на одном из деревьев демаскирующе белел плакат: «Победили советских, победим и донецких!», из чего можно было сделать выводы, что бандеровцы всех мастей частые и желанные гости американцев. Только, может быть, американцы не понимают, что написано на плакате? Нечего их идеализировать, думал Костя со злостью. Это они с тобой приятные и обходительные, а на самом деле гнут свое по всему земному шарику и улыбаются при этом тебе ласково и нежно. Лицемерие – главная политическая черта США. И армия тоже заражена лицемерием. С Биллом приятно пить «белую лошадь», но доверять ему тоже нельзя.

Лейтенант куда-то исчез, а их остался сторожить рядовой с азиатской внешностью. Японец, не японец? – гадал Костя, не поймешь. Японец следил за ними цепким взглядом, сжимая свою штурмовую винтовку, как дубину. И не подходил ближе чем на пять метров. Знает службу, обучен, подумал Костя и потерял к рядовому всякий интерес. Игорь, как бывалый солдат, тут же уселся на землю и привалился спиной к дубу, в ветвях которого беспечно суетились птицы.

– Война войной, а жизнь берет свое, – произнес он философски, следя за птичками.

– Что? – удивившись, переспросил Костя, усаживаясь рядом.

Он давно подозревал, что Божко в душе сентиментален, но тщательно прячет от всех эту свою черту характера.

– Я говорю, – поправился Игорь, – ранило меня не ко времени.

Сашка с укоризной заметил:

– Можно было еще из катера сбежать.

– А Завета?.. – удивился Костя. – Ты о ней подумал? – И подмигнул ей, чтобы она не обижалась на Тулупова.

Уж она-то выглядела эффектно в лагере американцев – подтянутая, легкая, стильная, и казалось, что волнение придало ей чувственности, а глаза в тени черных волос стали еще темнее и привлекательнее.

– Да-а-а, – согласился Игорь и потрогал перевязанную руку, – влипли мы по самое не хочу. – И тоже улыбнулся Завете, но тепло, по-дружески. – Куда же мы без тебя, сестричка?

– Хватит себя хоронить, – заметила Завета. Она не присела, а стояла, с любопытством разглядывая лагерь. И добавила загадочно: – Еще не вечер.

Вот это правильно, с облегчением подумал Костя. Редкое совпадение мнений. По крайней мере, с американцами есть шанс договориться. Самое большее – потреплют нервы. Оружия у нас не было, а то, что снимали, так ведь это наша работа, не хуже и не лучше, чем любая другая. Разве француз, немец или итальянец поступил бы по-другому? Все ищут жареные факты, и все рискуют, и мы ищем, и мы будем рисковать – такая у нас профессия.

– Идет, – сказал Сашка и сделал постную физиономию, глядя на которую невозможно было догадаться о том, что Сашка печется о своей шкуре.

Вместе с лейтенантом подошел маленький сухой полковник в пилотке и сказал что-то настолько важное, что Завета невольно вздрогнула. Костя поднялся и весь обратился в слух.

– Я начальник штаба, – представился полковник.

– Мы обнаружили на вашей камере записи, – перевел Билл. – Предварительный анализ показал, что эти записи способствовали разгрому четвертой дивизии бундесвера. Пока мы не можем предъявить вам обвинений в сборе разведданных в пользу России, но ваши материалы будут изучены командованием, и решение будет принято позже. К сожалению, вас придется задержать на трое суток для выяснения деталей. По нашим законам вам грозят десять лет тюремного заключения. Кроме этого вы должны будете выплатить штраф американскому правительству.

Все были поражены. Даже Сашка Тулупов не посмел, как обычно, хмыкнуть. Из всего услышанного Костя понял, что американцев не заинтересовали съемки российских войск. Возможно, они уже об этом знали. А вот танковая дивизия немцев сыграла с нами злую шутку. И зачем я тогда приказал заснять их лагерь? Но даже при таком повороте дел обвинение в шпионаже предъявить нам будет затруднительно, насколько я понимаю в юриспруденции, думал Костя, хотя у американцев наверняка свои соображения. Так что полковник зря старается и зря берет нас на понт. Хотя второй раз я Сашку снимать танки не послал бы. Впрочем, если бы знать, где упадешь, соломки подстелил бы.

Маленький сухой полковник козырнул и ушел. Лейтенант Билл Реброфф скомандовал подчеркнуто сухим тоном:

– Господа, прошу следовать за мной.

– Слушай, а что с нами теперь будет? – спросил Костя, догоняя его.

– Меня из-за вас едва не отдали под суд. Разжалуют до рядового точно, – чуть усмехнувшись, ответил лейтенант. – Всплыло, что мы с тобой пили виски.

– Ну и что? – удивился Костя. – Это предательство?

– Нет, конечно, мы не такие дегенераты, как ты думаешь. Но, как выразился наш полковник, тенденция сближения с противником. Стокгольмский синдром. Через три-четыре дня я начинаю воспринимать вас как друзей.