Украинский нацизм. Исторические истоки

Примерно таким же образом создавалась, согласно ульяновской реконструкции проекта Украины, и история «Украинской государственности». М. П. Погодин, как известно, связывал генезис Киевской державы только с великоросским населением, впоследствии мигрировавшим на северо-восток. В противоположность ему М.С. Грушевский считал Киевскую Русь чисто Украинским государством, а самих украинцев обнаруживал еще в VI веке до н. э. Между тем общность, именующая себя русскими, московиты (мосхи) представляли собой, сообразно со взглядами самостийников, монголо-финский симбиоз, узурпировавший это имя, чтобы скрыть свое варварское азиатское происхождение[19]. К примеру, когда паломнику к святым местам игумену Даниилу король Иерусалимский разрешал поставить лампаду «за всю землю русскую», в откорректированной сепаратистской редакции это заменялось на землю «украинскую». «Что бы сказали французы, — вопрошал Ульянов по поводу этой подмены, — если бы в «Песне о Роланде» все слова «Франция» были заменены на Гасконь?»[20].

Миф о казачестве

Впрочем, как полагал Ульянов, авторство украинской историографической схемы не следует относить к М.С. Грушевскому. И он, и все прочие сторонники сепаратистского движения использовали как своеобразное «евангелие украинского сепаратизма» летописное произведение «История Руссов». Все факты и их интерпретация брались по преимуществу именно оттуда. Специальный анализ «Истории Руссов» привел Ульянова к заключению, что это не просто сборник легенд, что признавали многие, включая Н.И. Костомарова, активно использовавшего его и лишь в конце жизни пришедшего к выводу о его недостоверности, а умышленная фальсификация исторического материала[21].

По сути, история Украины в самостийной редакции — это прежде всего апологетика казачества. Однако во взгляде на природу казачества единого мнения не существует. Большой популярностью среди сторонников украинского сепаратизма пользовалась так называемая «рыцарская» теория. Ее иллюстрацию представляли труды известного сторонника незалежности Д.И. Дорошенко. Согласно концепции Дорошенко, казачество — это воинское сословие, нечто подобное рыцарским орденам, распространенным в Европе, ставившее целью вооруженную защиту православного мира от посягательства иноверцев. В ответ на эту интерпретацию Ульянов указывал, что реально, помимо православных, среди казаков находилась огромная армия поляков, татар, турок, армян, черкесов, мадьяр. Все они с равным успехом совершали набеги и на иноверцев, и против православного христианского населения. Они даже в большей степени сотрудничали с татарами, чем с московским царем, а в конце концов и при обоих Хмельницких, и при Петре Дорошенко признавали себя подданными турецкого султана — врага христианского мира[22].

Другое объяснение природы казачества предлагала «демократическая» версия, приобретшая особую популярность благодаря усилиям Н.И. Костомарова. Согласно ей, казаки — это бывшие крестьяне, бежавшие от панской неволи, а потому выражавшие чаяния плебейских масс. Они перенесли в Сечь истинно демократические порядки, способные послужить примером и соседним государствам, в частности Московии, где в противоположность тому извечно преобладало деспотическое, самодержавное начало. Ульянов относился скептически и к этой версии, полагая, что демократическим устройство Сечи можно считать лишь в той мере, в какой являются демократией разбойничьи шайки[23].

Сам же он предлагал решение проблемы генезиса казачества через призму этнического фактора. Печенеги, половцы, татары, черные клобуки и др. — все они, сообразно с ней, никуда не исчезли исторически. Казачество, дополненное отчасти и славянским элементом, генетически восходило, по оценке Ульянова, к ним. И внешняя атрибутика, и используемая терминология, татарская по своим истокам («казак», «чабан», «атаман», «кошевой», «куренной» и т. п.), говорят о том же. Объединенные под маркером «украинцы» в действительности эти «дикой степи» не имели, по мнению Ульянова, ничего общего с малоросским населением. Более того, они представляли две чуждые друг другу общности. «Фигура запорожца, — писал Ульянов, — не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один — оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой — гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южно-русской культурой, а стихией враждебной, пребывающей столетиями в состоянии войны с нею»[24].