Укрощение красного коня

Зайцев уловил кисловатый запах ее дыхания.

— Да мне все равно, — сдался Зайцев. — Ваше личное дело, что вы за человек. Ей‑богу.

— Я не плохой человек, — повторила она. — И я вашего товарища от этой поездки не оттирала.

Зайцев не удержался — бросил на нее быстрый взгляд.

— Я знаю, вы хотели ехать с совсем другим товарищем, — удовлетворенно подтвердила Зоя. — Я все знаю.

Это «все» Зайцеву не понравилось.

— Я и сама не ожидала, что мне предложат… прикажут… Прикажет. Один человек. — Она отвернулась от окна, привалилась задом, оперлась позади руками, чуть вытянув ноги к стене, и уставилась на свои нарядные туфельки. А потом добавила глухо: — Любовь у нас с ним.

Такое начало Зайцева уже прямо испугало.

— Вот что, Зоя, я пойду. У вас вагонный синдром в чистом виде. Откровенность перед попутчиком. Вы сейчас наговорите лишнего. А потом пожалеете.

Она удержала его за рукав.

— Не синдром. Хочу, чтобы по‑честному все. Открыто.

Это не понравилось Зайцеву совсем.

— Хорошо. Я понял. Любовь. Рад за вас.

Но так легко от Зои было не отделаться.

— Да. Это любовь. Настоящая. Просто ему нужно время. Чтобы разобраться в своих чувствах.

«Он женат», — мысленно перевел Зайцев. И не ошибся.

— Его жена со временем это тоже поймет, — уверила Зоя в основном себя саму. — И примет! Должна принять. Она сама говорила, что брак без любви для нее лишен смысла. То есть он мне говорил, что она говорила…

Зайцев чувствовал, что вот теперь он мог бы просто отойти на цыпочках — Зоя бы не заметила. Она, опустив голову, продолжала говорить своим туфлям, их мыскам, их бантикам:

— Так пошло: оба служим, познакомились на службе. В Смольном.

Вот и объяснение шелковым заграничным чулочкам, завивке, маникюру. В Смольном заседало высшее городское партийное руководство.

— Он старше, — продолжала Зоя. — Но не намного, вы не подумайте! Он еще молод! Душой. И мы любим друг друга. Он меня любит.

«Ага, — подумал Зайцев. — Старый пень. Хорошо устроился. И жена, и любовница молодая. А ей кажется, что она первая, с которой такое».

— Просто ему нужно время.

— Это он вас, значит, отослал?

«Скотина, — рассердился он на товарища из Смольного. — С бабами своими запутался, а мне теперь тащи этот буксир всю дорогу и паши за двоих. Из‑за нее Нефедов не…»

— Не отсылал меня никто. Я сама! Он только помог найти командировку. Говорю же, я понимаю: ему нужно время. Не ему даже. Его жене. Он бы сам — давно от нее ушел. Но она ему угрожает. Что‑нибудь с собой сделаю, говорит. Ломает буржуазную мелодраму. Жена его должна понять: брак в старом смысле устарел. Люди сходятся — люди теряют интерес друг к другу — люди расходятся. Удерживать человека насильно — это мещанство.

Зайцев узнал содержание актуальной комсомольской брошюры. Но тон у Зои был самый выстраданный.

— Так уж вышло: мы встретились, мы полюбили. Мы будем вместе. Ему просто надо сейчас побыть одному и подумать.

«Точно, — отметил Зайцев. — Особенно первое, насчет побыть одному». Он на миг испытал солидарность с этим неизвестным ему немолодым товарищем из Смольного. Зоя явно не относилась к категории легких увлечений. Легкость не была словом из ее умственного словаря. А тем более — из словаря душевного.

Она демонстративно встряхнула головой:

— Все наладится.

«А вот в этом сильно сомневаюсь», — подумал Зайцев. Но сказал, кивнув:

— Безусловно.

Если это и была легенда наседки, призванная расположить жертву, вытянуть на откровенность, то уж больно какая‑то глупая.

Зайцев впервые допустил, что Зоя не врала.

К счастью, рельсы начали сползаться со всех сторон, вливаясь в одну реку, и та уже вела только в одном направлении. «Железный Дон», — пришло Зайцеву, вообще‑то не склонному к поэтическим сравнениям, на ум. Поезд прибывал.

* * *

О том, чтобы помочь Зое с ее чемоданом, не могло, конечно, быть и речи. Она решительно волокла его сама. Из поезда на перрон сыпали пассажиры и устремлялись к двухэтажному зданию вокзала. Оно выдавало дореволюционную постройку и купеческий вкус. Зайцева мгновенно охватила жара. Он сдвинул кепку на затылок. Под мышками сразу стало мокро. Даже от полупустого сидора спине было жарко.

Хотелось скорее под прохладные своды, на прохладной плиткой выложенный пол.

Зайцев рассчитывал увидеть внутри вокзала пальмы в кадках. Но они, видимо, отошли в прошлое вместе с купцами и трактирами. Толпа была обычной, провожающе‑отъезжающей. Белели платочки женщин. Кто‑то дремал, сидя на узлах. Местных от приезжих отличить было легко. Местные без устали лузгали семечки, сплевывали шелуху. Страшных, отощавших людей видно не было. Запах — густой и сложный — можно было резать ножом.

Вышли. Запах изменился: человеческий пот почти исчез. Но крепость настойки осталась. Пахло пылью, тротуаром, травами, деревьями, лошадьми, едой, навозом, цветами, сухими досками, сразу всем. Как будто солнце выпаривало молекулы запаха из любой материи, включая камни. Под местным солнцем все сразу загнивало, начинало бродить, высыхало. На севере так не пахнет. Запахи оглушили Зайцева.

— Нас не встречают местные товарищи? — позади него спросила Зоя.