Укрощение огня

— Прости, что и я усомнился в тебе, несмотря на то, что узнал до сих пор.

* * *

Принимая протянутую ему помощником лекаря руку, Аман думал о том, что подчас, честность действительно оказывается лучшей политикой, а правда — самым надежным оружием.

А еще… О чем он мечтал в тот же день, но год назад? О том, чтобы хозяин позволил ему остаться рядом после соития, о новом перстне — знаком его расположения к искуснейшему наложнику, о восхищенных взглядах его гостей, жадно ощупывающих полунагое тело раба-танцора, по глупости своей гордившегося ими, ведь то, чего желают столь многие, принадлежит одному единственному… и о том, чтобы ничего не менялось, а неизбежный конец оставался как можно дальше, но придя, оказался внезапным, быстрым и легким.

Аллах, спасибо тебе за то, что не слышал моих молитв!

Потому что именно сейчас он живет настоящей жизнью, и жмет руку свободного благородного воина, тогда как в прошлом имел право лишь целовать их из особой милости. Юноша был неправ, когда уверял себя, что этот дар князя не тронул его, наверное просто нужно было какое-то время, чтобы до конца осознать, что оковы действительно сняты. Больше никогда не нужно будет считать дни и ночи, рвать себе душу и травить ее ядом. Он свободен прежде всего от того, что так долго считал своей судьбой, и пора наконец прекратить бесконечно оглядываться.

Потому что если этого не сделает он сам, то другие тем более не забудут… — оглядевшись внутренним взором, Аман вздохнул и отряхнул прах со стоп своих. Алой розой на рассвете распустилась улыбка, гибкий стан распрямился так, будто нес за плечами крылья: он не станет прятаться от Амира, как перепуганный ребенок. Они — двое людей со свободной волей, Аман не лукавил, говоря, что общество мужчины ему приятно, в том числе в самом невинном смысле, и до сих пор князь ничем не дал повода к недоверию. Так стоит ли отказываться или мучить себя переживаниями?

Рассмеявшись с нотой лукавства над ошарашенным выражением лица Сахара, не привыкшего еще к настоящему лицу полуночной звезды, и наблюдавшим за преображением с долей испуга, Амани отложил письменные приборы и поблагодарил товарища за то, что тот даже не подозревал. Он в самом деле чувствовал себя так, как будто перешагнул какой-то важный рубеж и вернул, а еще вернее наконец полностью обрел, себя истинного, а это знание, как и любое другое, не под силу отнять ничему.

Он шел медленно, вдумываясь в каждый шаг и чувствуя предельно ярко каждый вздох. Без трепета и дрожи юноша переступил порог княжеских покоев, кивнув с улыбкой стоявшему на дежурстве Исхану, который иногда помогал им во время уроков, и прямо взглянул в глаза, что словно два колдовских зеркала убрали из образа все лишнее, отразив лишь его суть. Амир немедленно поднялся навстречу из-за заваленного картами стола.

— Как хорошо, что ты пришел… — слова эти не были ни игрой, ни фальшью.

— Вы так соскучились по нашим шахматным сражениям? — дрогнуло в ответ, чуть изгибаясь, антрацитовое крыло брови.

Мужчина негромко рассмеялся, любуясь юношей, чьи глаза в этот вечер действительно сияли будто две черные звезды. Они дышали жизнью, мерцали и манили помимо воли, и сердце замирало, пронзенное лучами света, цвета самой беспросветной тьмы…

— Если хочешь. Но давай сегодня обойдемся без шахмат, — попросил Амир, беспомощно растирая переносицу, — мне за день хватило битв и не настолько безобидных…

— Я слышал, что в Мансуру прибыл отряд?… — Амани не задумываясь над тем, что делает, наполнил небольшой кубок, протягивая его мужчине, который так же бездумно принял его из рук юноши.

— Отец твоих знакомых. Но если за Тарика я теперь не волнуюсь, то как поведет себя Масад…

— Не трудно догадаться, — закончил за него Аман, хмурясь.

Но в этом странном овладевшем им состоянии, все возможные осложнения казались неважными и вторичными, не вызывали беспокойства — само собой, что он справится с ними. Вообще, хорош войн, который получив по загривку, жалуется папочке, чтобы тот наказал обидчика! Детская песочница, осталось только лопатками подраться…

Амир раскатисто расхохотался от вырвавшегося вслух сравнения, Амани фыркнул, скрывая недоумение и неловкость от несвойственного себе поведения, и никем из них неуслышанный, — рухнул последний барьер, до поры отделявший их друг от друга.

… А потом они просто говорили. О танце, который готовил юноша с Кадером и почти закончил, но не знает когда было бы уместно его показать, о том же Тарике и что мальчишку неплохо бы изолировать от его семейки, и Аман все же получил ответы на многие свои вопросы относительно мальчика.

— Пойми, я никак не могу оставить его Фархаду, потому что Седой Лис это глаза, уши, руки и нюх Старейшин здесь. Само собой, что Джавдат начнет давить на сына, и тот окажется даже не меж двух огней — семья и отец, Мансура и долг в моем лице, наставник и его мечта… — тоже забывшись, Амир загибал пальцы.

Зная склад характера мальчика, Амани коротко признал:

— Он сгорит и сломается окончательно.