Укрощение огня

Видимо сказались многие годы привычки, но каким-то образом, у Амана вышло быстро взять себя в руки, — почти сразу, едва неожиданно оборвался бой. Он поднялся, спокойно убрал кинжал, который Амир специально подобрал ему для тренировок, с должным уважением поблагодарил заслуженного мастера клинка за преподанный урок, и с улыбкой извинился перед с тревогой наблюдавшими за ним друзьями, заметив, что хочет умыться и сменить промокшую от пота рубашку. Однако вместо того, чтобы направиться к себе, Амани свернул на знакомые ступени и медленно поднялся на Ключевую, — чтобы попросту перевести дух без свидетелей, пусть даже самых доброжелательных. Понять, что только что произошло…

И ему почти удалось это сделать, когда послышались торопливые шаги Амира, а сердце мужчины зашлось при виде бессильно опущенных плеч юноши и всей усталой позы — от привалившейся к зубцу головы до неловко заведенных рук, — так не похожей на привычный образ колючего и упрямого строптивца.

— Не молчи… — попросил Амир, подходя ближе и едва сдерживая желание прижать его к себе до стона, зарыться лицом в растрепанные и чуть влажные волосы, и замереть так, до конца дней своих слушая сердцем ритмичное биение напротив.

— Прошу, скажи мне, что тебя гнетет: ты обещал, помнишь? — он лишь слегка сжал плечо юноши.

Как в свое время Фархад, Хишад был прав и не прав одновременно! Ни князь, ни его «наложник», — никто из них двоих не удовольствовался бы ролью, отводившейся Амани прежде, а останавливаться на полдороги к признанию кланом и впрямь было нельзя. И кто сказал, что этот путь будет сплошь увит цветущими розами?! Ум знал, а сердце верило, что не бывает таких случайностей как их встреча, и за любовь, драгоценейшую милость Создателя для них обоих — не жаль отдать ничего… И потому острее и резче рвалась надвое душа: от гордости, от радости за все блестящие удачи его Нари.

От боли и страха за него, от желания увидеть вновь пробужденную вчера улыбку, укрыть и уберечь ее от всех тревог! Аллах, как… как суметь пройти по режущему острию, не оттолкнув, не уничтожив безразличием, не задушив заботой, как мягкой дохой или одеялом гасят огонек возможного пожара?!

Ответ один — быть просто рядом. Чаще всего любовь похожа на цепи, но все же бывает на свете и та, что подобна полету, и становится легко развернуть крылья, зная, что под ними у тебя есть надежная опора!

Амани не отбросил его руки, не отстранился, и опустив ресницы, заговорил с мягкой усмешкой:

— Нет, ничего не случилось. Мастер… Хишад(?) все понял правильно! Я относился к занятиям недостаточно серьезно. Воспринимал лишь как… развлечение, — сосредоточенно подобрал Аман близкое определение. — Лестное внимание, приятный досуг, способ утвердиться и изучить то, что поможет мне разнообразить танец…

«Но мне и хотелось не заставлять, а чтобы тебе это нравилось!» — Амир молча слушал.

— С таким учителем, мне тем более не о чем было беспокоиться… — как само собой разумеющееся уронил Аман, разливая ароматный бальзам на незаживающую рану своего единственного слушателя. — Почтенный Хишад ошибся только в том, что меня не требуется учить убивать!

— Прежде, чем взяться за нож, — пальцы юноши скользнули по тому месту, где навсегда остался шрам от его неудачной попытки, — я дважды пытался отравить нового любимца господина наместника… Однажды даже удачно. Да и до тех пор не раз вызывал ярость хозяина, навлекая его на тех, кто мог помешать мне, и прекрасно зная, чем оборачивается недовольство Гнева Небес!

— Так что нет необходимости учить меня решимости встречать чью-то смерть… — подвел итог своей внезапной исповеди Аман, отвернувшись к горизонту.

Черной, душной как грозовое облако, тяжкой, как мельничный жернов или причальный камень на шее утопленника, тянущей как гнилой зуб, — подсердечной ненавистью отозвалось в груди Амира признание юноши…

Но не к нему, нет! Наоборот, — от того стынущего изморозью провала бездны, что крылся за его словами.

Создатель и природа щедро одарили Амани не столько телесной красотой, сколько свойствами характера и боевыми качествами! Сильный, умный, смелый и храбрый наперекор всем и вся. Хитрый, где нужно злой, и, да, — вполне ожидаемо мстительный, и как оказалось способный на ярость и свирепость… Такой же человек, как и прочие создания Аллаха — со своей судьбой, своей дорогой, своими чаяниями и разочарованиями.

Нельзя любить, расставляя условия, словно огородник забор вокруг рассады! Тот, кто благосклонно соглашается любить лишь совершенное и превосходное, на самом деле — не любит ничего и никого… В тот час, злость, гнев, раздражение — клубок из всех ядовитых змей, от века свивающих гнездо на сердце человека, — так и не подняли голов. Их место в душе мужчины пустовало, давно вытесненное куда более значимым и важным чувством — еще не близостью, но ожиданием ее! Аман не сбросил руки со своего плеча, не укрывался за насмешкой, и впервые говорил открыто…

«Ка» льби, ужели теперь — я могу судить и упрекать тебя!»