Укрощение огня

Известие, что новое его жилище будет другим, и кроме того незнакомое имя заставило юношу насторожиться. Аман дернул губами:

— Разве имя твоего господина не Сакхр аль Мансур и я не в его доме? — он не любил быть неосведомленным о чем-либо, тем более когда от этого прямо зависела его судьба. Незнание — означает уязвимость, а он и так уже на краю.

Лекарь не высказал недовольства ни тоном, ни вопросом, и спокойно объяснил:

— Амир это алам, лакаб — Фахд. Сакхром[1] назвали его вы, а Эль Мансура — это собственно то, где мы находимся.

Значит, все же тот… О да, господин Фоад не отменяет своих решений! Хотя, неужто было б лучше достаться сластолюбцу и ночи напролет тешить его пресыщенный вкус изощренными играми, пока не прискучит и эта игрушка… Впрочем, разве для игрушки вообще может иметь значение кто утолит ею похоть и каким способом!

Губы предательски дрогнули, но Амани привычно скрыл горечь за насмешкой:

— Твой господин наверное и правда колдун. Зачем обычному человеку столько имен.

— Вот у него вскоре и спросишь, — многообещающе ответил лекарь, взглянул сурово на юношу. — Ты пытался убить себя и едва не преуспел в подобном недостойном замысле…

— Недостойном?! — боль обратилась в ярость, найдя себе выход, Аман вскинулся атакующей змеей. — По-твоему, достойнее пойти по рукам и подставлять зад под каждый член, к которому прилагается нужная сумма в кошеле?! Ошейник не делает блядью! Я не признаю твоего господина и не лягу с ним, даже если он действительно обдерет с меня всю кожу своей плетью и выжжет клеймо на лбу!!!

Юноша задохнулся от бессильного гнева: на что он надеется?! Кто сказал, что у него есть выбор, он просто раб и ничего больше, а выздоровление — не более чем отсрочка! Пелена давно упала с его глаз и слезы северного мальчишки виделись сейчас немного иначе. А попользовавшись, его тоже вышвырнут, когда надоест!

Амани презирал себя за былую глупость, одновременно ненавидя пресловутую «Жемчужину» за то, его появление безжалостно разбудило от сладкого сна. Теперь же ему даже бежать некуда, да и незачем — побег тоже означает смерть, но и без того вполне возможно, что он вскоре окончит свои дни так, как сказал только что.

— Я не буду прыгать из окна и грызть себе вены зубами, если ты имел в виду это, — Аман величественно откинулся на подушки и демонстративно отвернулся. Унижение от того, что позволил себе сорваться перед взиравшим на него в немом изумлении лекарем, лишь добавляло остроты отчаянию, которому он упорно пытался не давать воли.

— Что ж, — произнес наконец Фархад, успешно скрывая смешанное с недоумением восхищение, — лишь это я и хотел выяснить.

Он оставил юношу в одиночестве, все еще качая головой — кажется, только что он понял, что так привлекло князя Амира в этом невольнике, предназначенном для утех плоти, и суть крылась вовсе не в броской красоте наложника, и скорее всего даже не в его танцах, как бы великолепны они не были! Возможно, что Амир не так уж безумен и все же нашел то, что безуспешно искал всю жизнь среди звездных карт и книжной премудрости… Помоги Создатель им обоим!

5

Дни ожидания пролетели куда быстрее, чем хотелось бы. Лекарь не обманул, и выздоровление юноши шло скорым шагом, рана совсем затянулась, хотя рубец еще беспокоил. Лекарь Фархад не слукавил и в другом: на следующий же день юношу перевели в новые комнаты, гораздо просторнее и богаче украшенные, где Амани без труда обнаружил несколько сундучков, в которых хранилось его «приданое». То есть то, что Васим счел необходимым отправить из его нарядов и туалетных принадлежностей, чтобы не позорить господина наместника предположением, что из-за его скупости наложники донашивают обноски друг друга и дерутся за расческу. Пожав плечами, юноша захлопнул крышки, не став переодевать простую галабею, что принес ему Тарик. К здешней обстановке она подходила куда больше.

Гаремом тут и не пахло, евнухи не дежурили у его дверей, а сами двери не запирались. Похоже, никому в голову не приходило как-то ограничивать его передвижения, и Аман беззастенчиво пользовался этим, выходя на площадку у ближайшей башни, откуда открывался вид на изъеденные ветром горные склоны и не только. Жизнь огромной крепости текла своим чередом, а юноша был занят, тщательно приводя себя в порядок и чередуя отдых с тренировками: танцевать не хотелось, новых движений и созвучий не теснилось в голове, но распустить себя значило унизиться еще больше! Его красота и искусство — единственное его достояние, с ним оно и останется столько, сколько возможно. Как только слабость прошла совсем, Амани вспомнил об упражнениях, чтобы вернуть телу после болезни и долгого перерыва былую легкость и пластику — тратить драгоценные минуты жизни, чтобы оплакивать свою горькую судьбину и сетовать на людскую низость, никогда не было в его характере.