Укрощение тигра в Париже

Я подошел поглядеть. Штыком или зубилом, глубоко, на стволе было выбито: «Берлин посетили 7 мая 1945 г. — Турковский, Кольцов, Шония И., Кондратенко».

— Посетили! — захохотал я. — Поспорить готов, Наташа, что это им политрук перед взятием Берлина лекцию прочел. О гуманизме. Зная слабость солдата к сохранению своего имени, раз уж тело может исчезнуть в завтрашней атаке, политуправление армии наверняка обязало политруков провести работу с солдатами. Может быть, и листовку выпустили. Ругательства запретили высекать, и слово «оккупировали» не употреблять. В крайнем случае, если уж невмоготу, высекайте, ребята, «посетили» или «Здесь были»…

Мы нашли имена другой группы «посетивших» Берлин русских солдат на другой пушке. Все они посетили Берлин в мае 1945 года. Сто тысяч посетивших погибло. Двести тысяч было ранено. Всего за две недели.

Мы вышли на эспланаду Инвалидов.

— Вроде мы. Везде русские… И в книгах Генри Миллера и Оруэлла, и на коже пушек, и каждый день в новостях мира. Во все замешаны, во всем виноваты. Иногда утомительно быть русским — тебе не кажется, Наталья… — сказал я.

— Не ты ли меня два года учил, что следует гордиться тем, что мы русские, а не испытывать по этому поводу комплекс неполноценности. Сколько ты кричал на меня, что мои мозги промыты западной пропагандой, а теперь сам говоришь противоположные вещи, Лимонов…

— Все преподанное ранее остается в силе. Однако действительность следует воспринимать во всей ее сложности, не боясь противоречий и парадоксов.

Поначалу Наташка ужасно раздражала меня, ибо привезла из Лос-Анджелеса обычные эмигрантские взгляды на Россию. В магазинах всего два сорта колбасы, прав у человека нет, интеллигенты сидят в психбольницах, плохо с экономикой, во всем виноваты КГБ и правительство. Я ей сказал, что если русский народ хочет десять сортов колбасы, то он должен не пиздеть или пить водку, а работать. Никакое правительство не может дать людям больше благ, чем они сами, эти люди, произвели. Что Запад катит бочку на Россию, потому что Россия сильная. Что современный антисоветизм — на самом деле русофобия. Мы, русские, не лучше, но и не хуже других наций. Но никто не любит сильных. Запад читает России морали и дошел до того, что вменяет ей в вину ее собственную историю. Запад, как старый развратный дядюшка, по причине дряхлости уже неспособный совершать дебошей, учит краснощекого провинциального племянника нравственности. Она сопротивлялась моему цинизму зубами и когтями.

— Видела, Наташа, как пышно они содержат могилу своего Наполеона. А ведь он был не менее кровавым историческим лицом, чем наш Сталин, из которого сделали монстра. Более того, Сталин в основном оперировал в пределах своей собственной сатрапии, в то время как прекрасненький Наполеоша рубил и резал народные массы на территории почти всех стран Европы, в Северной Африке, в Азии и даже у нас в России, что было, следует сказать, опрометчиво с его стороны… Так вот, им значит, можно иметь национального злодея, а нам нельзя! Западу все можно, а русским все нельзя!

— Никто нас не любит, Лимончиков, — сказала Наташка, дурачась. — Поедем на рю дез’Экуфф и будем любить друг друга.

По дороге, в метро, мы, однако, разошлись во мнениях по поводу музыкантов, попрошайничающих в метро. Я сказал, что терпеть не могу это грязное, бездарное племя вымогателей, мешающее честным труженикам читать журналы и книги. Наташка, отстаивая свое мнение, разозлилась и, забыв об осторожности, призналась, что первые полгода жизни в Париже обманывала меня. Вместо того, чтобы посещать Альянс-Франсэз, куда я ее насильно выталкивал в шесть часов каждый вечер, она отправлялась на станцию метро Шатле и сидела там, разглагольствовала по-английски и пила вино с бродячими музыкантами. И даже пела для них!

Я предположил, что она не только пела с ними, но и ебалась и что среди них ей и место. Домой я приехал один, так как она выскочила на станции Тюильри, крепко ударив сумкой старушку.

Я поел, выпил вина и стал читать «Одиссею».

Грубо и излишне громко закричал телефон. В любой современной пьесе или в романе неизменно присутствует телефонный аппарат. Он заменяет Бога Меркурия античных трагедий. Если бы во времена богов и героев существовала телефонная сеть, Великий Зевс (Юпитер) мог бы не гонять Меркурия к нимфе Калипсо, но позвонить ей: «Хэлло, Калипсо!» Я вспомнил, что Калипсо — имя девушки-администратора в издательстве «Рамзэй».

— Привет, Лимонов! — Нахальный голос моей последней экс-жены не спутаешь ни с каким другим нахальным голосом. Легка на помине.

— Привет. Ты откуда? Из…

— Из Парижа. Ну, как живешь, Лимонов?

— Хорошо живу. А ты?

— Прекрасно! Приехала развлечься.

Может быть, она и не прекрасно живет, но черта с два она признается. Манеру сохранять сладчайшее выражение лица, даже если в ее присутствии колотят графа (действительный случай, о котором мне рассказал наш общий знакомый — журналист), и продолжать светское щебетание — эту часть аристократического кодекса поведения графиня усвоила твердо.