Укрощенная горцем

— Я не могла оставить Шотландию. И ты об этом тоже знаешь.

— Я надеялся, что ты любишь меня больше, чем Кэмлохлин, Мейри.

Видит Бог, она действительно любила его больше. Неужели все эти годы она думала о нем неверно? Неужели Коннор продолжал любить ее даже после того, как уехал? Мейри убедила себя, что просьбы приехать были просто способом навсегда убрать ее из его жизни. Неужели она ошибалась?

— У сплетен длинные ноги, Коннор. У тебя были любовницы. Ты стал знаменит своими похождениями в чужих спальнях не меньше твоего отца.

— Я хотел только тебя, Мейри. — Коннор стоял совсем рядом, она дрожала от его близости, от раскаленной силы его взгляда. — Как только я снова увидел тебя, то сразу понял, что смогу любить тебя одну.

— Но семь лет, Коннор…

— Послушай меня. — Его мягкое дыхание касалось ее щеки. Слова звучали спокойно и серьезно. — Не имеет значения, сколько времени меня не было. Я никогда не прекращал думать о тебе, хотеть тебя. Я не представляю себе жизни без тебя. А теперь перестань спорить и поцелуй меня.

Генри де Вер стоял на верхней галерее и смотрел вниз, на пару, слившуюся в объятии. Сердце его разрывалось. Струи дождя стекали по его голове. Парик намок, и он снял его, чтобы мокрые локоны не лезли в глаза. Он знал, что Грант влюблен в Мейри. Любой, у кого есть глаза, видел это. Но Мейри! Она так обманула его. Сука!

Генри ненавидел себя за то, что не мог ненавидеть обманщицу так, как она заслуживала. Элизабет права на его счет. Он безвольный осел, потому что все еще любит Мейри, хочет ее, несмотря на то, что она сделала с его лицом. Ему хотелось простить ее. И он простил бы, если бы она его любила. Но вот она стоит и целует единственного капитана-католика на службе у короля Якова. Шепчется с ним, смеется. Вполне вероятно, что они смеются над ним. Ему следовало убить Мейри, как только он узнал, кто она такая.

Кто-то шепнул его имя. Генри обернулся. Лиззи. Он сделал ей знак молчать и жестом подозвал к себе — пусть посмотрит на своего капитана. Лиззи так резко втянула воздух ноздрями, что Генри едва не рассмеялся. Лучше, чтобы она знала правду, как узнал ее он.

Лиззи в бешенстве убежала в дом. Генри бросил последний мрачный взгляд на любовников и последовал за сестрой. Та кинулась на него в тот же момент, когда они остались наедине.

— Я же просила тебя что-нибудь с ней сделать!

— Я пытался…

— И не смог. Потому что ты безвольный осел, Генри! Я и отцу это говорила!

Лиззи хотела уйти, но брат поймал ее за руку.

— Что ты имеешь в виду? О чем ты говорила отцу?

— Что он не может на тебя положиться без моей помощи.

— Это неправда, — возразил он. — Я придумаю, как нам обоим получить то, что мы хотим, Лиззи.

Глава 26

Стоя у косяка двери, ведущей на тренировочную арену, Мейри наблюдала за Коннором, который под дождем выполнял в одиночестве фехтовальные упражнения. Ей хотелось увести его в дом: ведь он только что оправился после ранения, у него была тяжелая лихорадка, и нельзя допустить, чтобы началась следующая, — но ноги словно приросли к полу. До нападения Коннор тренировался каждый день. Мейри знала об этом и не позволяла себе наблюдать за ним. Теперь она не могла оторвать от него глаз. Удары Коннора были точные и сокрушительные, шаги — легкие, быстрые. Мейри вспоминала прошедшую ночь, когда он клялся, что сердцем никогда ей не изменял, когда целовал ее, смешил, а ей хотелось плакать над временем, которое они упустили. Коннор легко простил ее за недоверие к нему, и ей было горько, что сама она так долго простить не могла. Поверила ли она его любовным клятвам? Ей хотелось верить, видит Бог, хотелось, но, представляя Коннора с другими женщинами, Мейри сходила с ума. Вот он скачет по площадке — влажные пряди липнут ко лбу, синие глаза сверкают ледяным огнем, рука с клинком без устали рассекает воздух и наносит удары. Мейри смотрит и не верит, что какая-нибудь женщина может устоять перед ним. Тонкая маркизетовая рубашка Коннора промокла и облепила тело, подчеркивая каждый мускул. Влажные бриджи на длинных мощных ногах казались второй кожей и ясно очерчивали выпуклость между ними. Неужели он мог любить только ее?

Коннор заметил ее в проеме двери, улыбнулся и опустил клинок. Мейри сама видела, что так он действительно не улыбался ни одной женщине при дворе, — как будто солнце выглянуло из-за туч.

Коннор вложил клинок в ножны и пошел к ней. Мейри восхищала его медлительная, слегка небрежная походка. Он казался ей воплощенным соблазном. Каждый жест, каждая улыбка, каждое слово — все говорило о ленивой уверенности, о терпении охотника, который знает, что добыча никуда не денется от него. Если только добыча не станет бороться.

— Ну и как я поработал?

Мейри сдержала вздох.

— Неплохо для человека с дырой в животе.

Ямочки на щеках стали глубже.

— Дыра запечатана и хорошо заживает. Сама посмотри.

Он взял ее за руку и прижал ладонь к своему животу. Ухмылка на его лице доказывала, что Коннор доволен ее внезапным смущением. Мейри осторожно ощупала рану.

— Я бы сказала, что не все так хорошо.

Коннор расхохотался, потом состроил недовольную мину.