Укрытие

Люка говорит, что после молочного бара Маркус повел Селесту к себе домой, где они ужинали целым поросенком (из мясного отдела коопа) с ячменным вином и фруктовым коктейлем «Никербокер Глориз» на десерт. Эта подробность насчет ячменного вина не вызывает у меня доверия. У Люки насчет него навязчивая идея — с тех самых пор, как она нашла бутылку в буфете под лестницей и выпила половину зараз. Ладно, думаю я, пусть его, это вино. Потом они пошли в «Капитолий» на Джина Питни. Вот тогда-то Селеста потеряла сознание, и ее пришлось переносить за ограду, которую выставляют, чтобы уберечь от публики звезд вроде Джина Питни. Когда она очнулась, оказалось, что у нее украли сапоги.

Это неправда. Сапоги Селесты стоят в подвале. Они теперь не белые, а грязно-серые, шнурки буро-коричневые, а некоторые из дырочек смяты, словно по ним колотили молотком. Пластик на правом голенище пошел волнами — так бывает от огня. Левый сапог пострадал меньше, из чего можно предположить, что Селеста сидела правым боком к огню, когда случилось Это. Я точно не знаю, что Это было, но это, наверное, ужасно, когда плавятся твои сапоги. Мама говорит, надо было быть поосторожнее. Это правда: огонь для нас, Гаучи, опасное соседство.

Никто, даже Роза, не знает, откуда вдруг взялся Пиппо. Мы дотошно ее расспрашиваем. Ответ всегда один:

Я услышала, как кинули в окно камешек. Выглянула, а там наша Сел и мистер Сегуна: стоят и смотрят вверх. Я спускаюсь, а его уже нет. Маминой жизнью клянусь! и она осеняет себя крестом.

Селеста не говорит ничего. Она почти весь день сидит у себя в комнате, слушает пластинку «Всё или ничего», словно от этого зависит ее жизнь. К ужину мамино терпение лопается.

Может, ты наконец спустишься и поешь? — кричит она от двери на лестницу. А на отца не обращай внимания!

О нем мы совсем забыли. Он не видел Селесту со вчерашнего утра, и ему не терпится узнать, как прошло ее свидание с Пиппо. Он не знает ни про Маркуса, ни про сапоги; он не знает про Джина Питни. И про Селестины волосы мама ему не сказала.

Отец сидит за столом с долькой чеснока в одной руке и ломтиком грудинки в другой. Он ест как собака, опустив голову, жадно и торопливо. К маминой стряпне он не притрагивается — мол, лучше уж питаться отбросами.

Что с ней такое? спрашивает он и глядит на маму.

Та нервно кашляет.

Она вчера виделась с Пиппо? — продолжает он. А, Мэри?

Ну, не то чтобы… говорит она. Фрэнк, прежде чем ты…

Селеста спускается по лестнице и садится за стол, с краешку. Волосы у нее — как у пугала. С левого бока, на котором она весь день провалялась, они примяты, но зато с правого — торчат во все стороны.

Отец медленно кладет перед собой на стол чеснок. Долго на него смотрит. Смотреть не на что — разве что на отстающую от него шелуху и надлом в том месте, где он отрывал его от головки. Он щелкает кончиком пальца, и зубчик вертится на тарелке. Глядит на Селесту. Потом на маму. На Селесту. На маму.

Чего ты на меня-то смотришь? — говорит мама. Это ее волосы, она может делать с ними все, что пожелает.

Отец наклоняется через стол, его лицо теперь совсем рядом с Селестиным. Она уставилась на рисунок на тарелке, она слышит запах его дыхания. Селеста закрывает глаза и ждет. Звук удара, оглушительный, как выстрел, разрывает тишину. Птицы на скатерти прыгают у меня перед глазами. Мама подскакивает к отцу и, прежде чем он успевает ударить во второй раз, хватает его за запястье. Она не хочет терять Селесту таким образом.

Довольно, кричит она. Я сыта по горло, Фрэнк! С меня хватит.

Я пытаюсь сосредоточиться на трепещущих сороках и зимородках, слышу, как отодвигается стул, раздаются шаги по лестнице, и вот уже Селеста наверху — сквозь потолок слышны ее рыдания.

Что он теперь скажет, говорит отец, задыхаясь от ярости. Что Пиппо о ней скажет!

* * *

Пиппо скажет, что любит ее, хоть она и не явилась на свидание. Он скажет, что их соединила судьба. Скажет, что волосы ее вырастут — как и ее любовь.