Укус ящерицы

Мальчик Лео посмотрел на того, кто разговаривал с ним, и понял вдруг, что видит самого печального во всем мире человека, человека, чьи чувства стерлись и потускнели, но также и человека, многое постигшего, владеющего важным секретом, ставшим в этот миг их общим достоянием.

— Ключ… — прошептал умирающий.

— …чтобы выпустить меня оттуда! — прокричал мальчик Лео. — Ключ для того и существует, чтобы я мог выйти! Выйти!

Железное чудовище взвыло, забрякало металлическими частями, заскрипело и стихло — выработалось.

Мальчик протянул руку, взял ключ, повернул его и с изумлением обнаружил, что дверь превратилась в настоящую, деревянную, такую, какой он помнил ее с детства.

То был худший год из всех. Год, когда семья распалась, когда все закончилось разводом и ненавистью, и мальчику, затаившемуся в холодном суровом уголке, ничего не оставалось, как только спрятаться в свою раковину, защититься хрупкой, но крепчающей год от года скорлупой, отделявшей его от лжи, жестокости и грубости окружающего мира. Он вспомнил все, все, что годами блокировал мозг, те жуткие выходные в горах, когда родители заперлись в своей комнате, думая, что их крики не долетят до испуганного, онемевшего и оцепеневшего от страха ребенка.

Дверь исчезла. Остался только свет. И Лео — бывший, как он понял теперь, и мальчиком, и взрослым — бросился вперед, в запретную спальню, чтобы втиснуться между ними и оттолкнуть сморщенный, запылившийся манекен, представлявший собой то, что осталось в его памяти от отца.

Он заглянул в суровое, бездушное лицо, с удовольствием заметив на нем гримасу удивления, и произнес страшное, запрещенное слово, то самое слово, выговорить которое мальчику Лео так и не хватило смелости.

Лео Фальконе открыл глаза — свои настоящие глаза — и обнаружил, что находится в светлой и чистой комнате с раздражающе резким запахом больничной палаты. Он лежал в горизонтальном положении на кровати, выезжающей из большого белого, похожего на барабан аппарата, вызывающего в памяти полузабытые сцены из каких-то фильмов.

Приятная молоденькая медсестра с длинными, собранными в пучок черными волосами и сияющими счастливыми глазами наклонилась к нему и широко улыбнулась:

— С возвращением, инспектор Фальконе. — В ее голосе проступал милый южный акцент. — Давно вас ждем.

— Как давно? — рявкнул он. — И где, черт возьми, мои люди?

Глава 14

Старинный монастырь укрывался в церкви неподалеку от газового заводика, не более чем в трех минутах ходьбы от квартала, где Перони и Коста прожили последние восемь месяцев. Ни один, ни другой даже не догадывались о его существовании. И уж конечно, никто не стал бы искать здесь комиссара Джанфранко Рандаццо. Они его тоже не нашли бы, если бы Перони не обратился за помощью к Корнаро, единственному в квестуре Кастелло офицеру, не относившемуся к римлянам как к прокаженным.

Гостей встретил любезный монах в коричневой сутане. Судя по рассеянно-озадаченному выражению, помощи от него ждать не приходилось. Перони улыбнулся.

— Нам нужно поговорить с комиссаром Рандаццо, — повторил Дзеккини, с трудом сдерживая раздражение. — И пожалуйста, побыстрее.

— Я из полиции, — добавил Перони. — Синьор из жандармерии.

Монах пожал плечами и улыбнулся:

— Тогда дело, должно быть, действительно очень важное. Но мне сказали, что синьора Рандаццо нельзя  беспокоить. Насколько я понимаю, он здесь для поправления здоровья. Нервное расстройство.

— Он здесь один? — спросил Перони.

— Нет. Обычно с ним есть кто-то еще. — Монах нахмурился, на мгновение сделавшись похожим на человека, не понаслышке знакомого с миром, в котором жил Перони. — Двое весьма неприятных мужчин. Вероятно, полицейские. Люди такого рода бывают у нас нечасто. Должен признаться, для меня это загадка. Но наше дело служить, а не задавать вопросы.

— Кто тут у вас старший? — не выдержал Дзеккини.

— В настоящий момент никто. В административном смысле у нас как бы междувластие.

О чем, несомненно, известно кому-то в квестуре, подумал Перони.

— Отец, — сказал он и по выражению лица монаха понял, что выбрал неподходящее слово, — нам очень нужно поговорить с Рандаццо.

— У нас ордер! — пояснил Дзеккини, размахивая бумажкой.

Старик недоуменно уставился на документ:

— Ордер? Что это такое?

— Лист бумаги, в котором сказано, что вы, черт возьми, выдадите его нам, хотите того или нет! — взорвался майор.

Сопроводивший это заявление фонтан проклятий эхом разбежался по залитому солнечным светом дворику, спугнув стайкой метнувшихся в безоблачное небо голубей.

Твердыня уравновешенности осталась, однако, неколебимой. Монах лишь сложил руки на груди и ответил молчаливой улыбкой. Перони бросил на своего невоздержанного спутника укоряющий взгляд.

— Нам не хотелось бы устраивать в монастыре обыск, — спокойно сказал он. — Уверен, вы тоже этого не хотите. Много посторонних, много шума, беспорядка.

Чего монах не любил, так это шума. Перони заметил, как он поморщился, когда Дзеккини повысил голос.

— Мы тоже не хотим шума.