Укус ящерицы

Если что и удивляло инспектора, так это то, насколько быстро исчезло имя Хьюго Мэсситера из публичных дискуссий и частных разговоров. После первоначального всплеска интереса, подогретого сообщениями об аресте по обвинению в убийстве Пьеро Скакки, история была предана забвению. Лишь накануне в одной из газет промелькнуло сообщение о том, что тело Мэсситера отправлено самолетом в Англию. Фальконе подозревал, что и там на его похороны соберутся разве что адвокаты да бухгалтеры. Вопрос виновности тоже потерял для Венеции свою остроту. Об убийстве комиссара Джанфранко Рандаццо почти и не вспоминали, а средства массовой информации намекали на то, что смерть его стала результатом бандитских разборок и что покойный был неким образом причастен к вымогательству. Что же касается Альдо Браччи, Уриэля и Беллы Арканджело, то о них вообще никто не вспоминал. Венеция отличалась удивительной забывчивостью, которой Фальконе почти завидовал.

Отвлекшись от прошлого, он заставил себя сосредоточиться на настоящем и посмотрел на Рафаэлу. В длинном черном платье, сшитом специально для похорон, и тонком шерстяном жакете от вечерней прохлады она держалась с невозмутимым спокойствием и казалась умиротворенной. Темные, с серебром волосы были аккуратно уложены — наверное, впервые за последние годы — и изящно обрамляли тонкое, едва тронутое морщинами лицо. Сейчас она походила на элегантную преподавательницу колледжа, которой и была бы, если бы столкнувшаяся с финансовыми проблемами семья не призвала ее из Парижа домой.

— Что будешь делать? — спросил он.

Она немного застенчиво улыбнулась:

— Долго же ты формулировал вопрос.

Голос ее был мягок, без намека на упрек, которого он, возможно, заслуживал.

— Извини, думал о другом.

— Конечно. Я такая невнимательная. Забыла, в каком ты положении.

Недомогание носило временный характер, и Фальконе вовсе не собирался засиживаться в инвалидном кресле, а потому и на жалость не напрашивался.

— Не будем обо мне. Поговорим о тебе. Что дальше?

Рафаэла взглянула на ушедших вперед Микеле и Габриэля. Они уже стояли у пристани.

— Братья получат свою долю денег Мэсситера. Я — свою. Указанная в контракте недвижимость достанется им. Магазин находится не в самой лучшей части города, но с деньгами положение можно поправить. Попытаются снова заняться стеклом. Их ничто не остановит.

Кроме банкротства, подумал Фальконе.

— А ты?

Она грустно посмотрела на него:

— Не знаю… У тебя есть предложения?

Вопрос застиг его врасплох.

— Но ты ведь можешь позволить себе заниматься чем хочешь.

Рафаэла кивнула:

— Могу. Впервые в жизни. И все же… Не знаю. Я так долго прожила на этом проклятом острове, так долго пыталась удержать семью вместе. И вот все закончилось. Я свободна. Проблема только в том, что свобода оказалась не совсем тем, чего я ожидала.

Подошел трамвай. Братья поднялись на борт, не удосужившись даже оглянуться.

— Подождем следующего? — предложила Рафаэла, провожая их взглядом. — Я им больше не нужна. По крайней мере они так думают. — Она тряхнула головой. — Можно путешествовать…

— Есть планы?

Она снова пристально посмотрела на него, и Фальконе почему-то стало не по себе.

— Пожалуй, нет. Я… я пытаюсь начать что-то новое. Думать о себе. Не о них. Не об острове.

— Ты так говоришь, словно это преступление.

— Знаю.

Взгляд ее то устремлялся к нему, то резко, будто испугавшись, отскакивал в сторону.

— Я только сейчас поняла, что всю жизнь была никому не нужной. На острове для каждого из нас на первом месте стоял долг. Не любовь. А любви никто, наверное, и не видел. Никогда. Даже в самом начале. Мы все были частью мечты нашего отца. Мечты, которая принадлежала только ему одному. Как обессмертить имя Арканджело. Недалекий, жестокий человек. Знаю, нельзя так говорить об отце, но что есть, то есть. Готов был всем пожертвовать, даже детьми, и что из всего этого вышло? Микеле и Габриэль так и гоняются за призраками. Я превратилась в старую деву…

Фальконе невольно рассмеялся:

— Не думаю, что кто-то охарактеризовал бы тебя именно так.

— Я говорю не о том, какой меня видят люди, а о том, какой я вижу себя сама. — Она немного помолчала. — Я так хочу быть кому-то нужной. Так хочу, чтобы меня любили. Я не хочу ничего другого. Эгоистично, да?

Он состроил гримасу:

— Не знаю. Любовь для меня в общем-то закрытая книга.

— Значит, нас уже двое.

Ее щеки слегка порозовели. Или ему только так показалось?

— Тебе потребуется помощь, — продолжала Рафаэла. — Относись к этому как хочешь, но так есть. Мне заняться нечем. В Риме я никогда толком и не была. Здесь точно не останусь. Можно назвать это дружбой. Не больше. Только… Люди ведь со временем меняются. Кто знает?

Соблазнительное предложение. Более соблазнительное, чем все то, что мог бросить на стол Мэсситер.

Но в голове у него все еще звучал пронзительный детский крик.

— Ты могла бы вернуться в университет. Тебе же нравилось в Париже.

— Нравилось, — согласилась она и уже явно покраснела — не переступила ли границу? — Но сейчас уже поздно. Университет — это для молодых.