Улей 2

Только раны Евы нельзя увидеть, они не визуальны. Все — внутри.

Протягивая руку, так и не решается прикоснуться к покрытой слабым румянцем щеке. Замирает, сжимая ладонь в кулак, и прикрывает веки.

— Ты так нужна мне, Эва, — этот хриплый шепот служит выплеском запертых внутри Титова эмоций. — Возвращайся, — с трудом сглатывает, — пожалуйста.

Заставив себя отвернуться, тихо покидает комнату.

Скидывает одежду. Быстро принимает душ. Натянув на голое тело шорты, садится за письменный стол и сосредотачивает внимание на внушительно растущей стопке документов.

У него нет бессонницы. Он не ищет лекарства.

Зима, ночи закономерно длинные. Вот и все.

Раскладывая по столу листы в нужном порядке, распределяет в образовавшейся схеме связи. Задумчиво проводит пальцами по черному шрифту, касается ими цветного фотоизображения.

Глава 26

Ольга Владимировна вяло следует взглядом за приближением супруга.

— Хватит лакать вино, как чай, — зло выпаливает он, вырывая бокал из ее руки.

Приподнимая уголки губ в подобии улыбки, женщина пропускает мимо сознания длинную речь, которая следует за этим. Любуется тем, как бордовое вино в такт его резким словам перекатывается по стенкам выпуклого бокала.

Тянется к бутылке, отведывая «красное» прямо из горлышка. Возмущения Павла Алексеевича возрастают, но ей нет до этого никакого дела.

Упирается плывущим взглядом в полку над камином, ощущая, как горячая волна боли проносится по рваным ранам в груди. Теперь она видит дочь только на фотографиях.

По щекам стекают горячие слезы. Бутылка выскальзывает из рук, окрашивая пушистый светлый ковер безобразными алыми пятнами.

— Ольга? Оля? Ты слышишь меня?

— Я не пойду на работу, — считает нужным сообщить.

И плевать ей, что сейчас ее слова — едва вразумительное бормотание.

— Конечно, не пойдешь, — со злым сарказмом поддерживает жену Исаев. Вдыхает прелый воздух, морщится при виде мошек, порхающих над гроздями несвежего винограда и полосками засохшего сыра.

Стискивая зубы, протягивает руку, впервые испытывая к жене омерзение.

— Давай, пойдем. Тебе нужно как следует проспаться.

— Я не хочу спать. Оставь меня, — яростно вырываясь, она, будто ребенок, вжимается в спинку дивана, не осознавая в это мгновение, что спрятаться подобным образом невозможно.

— Возьми себя в руки, черт возьми! Хватит напиваться! Иначе я устрою так, чтобы тебе помогли.

Отбиваясь, женщина начинает хлестать и царапать его ладони и предплечья. Внутри Исаева поднимается волна злости. Доходит до критических пределов, и ему едва удается подавить ее, чтобы не причинить Ольге физический вред.

Поймав ее за плечи, несколько раз с силой встряхивает. Всколоченные волосы рассыпаются по плечам. Лицо приобретает отдаленно осмысленное выражение, но из-за смазанного вчерашнего макияжа Павлу Алексеевичу трудно воспринимать жену серьезно.

— Посмотри на себя, — сдержанно произносит, подчеркивая ее жалкий вид. Ищет за этим фасадом сильную женщину, которой всегда восхищался. — В кого ты превратилась, Оля? Сейчас не время сдаваться.

Женщина вздрагивает и жалобно поджимает губы. У нее нет сил. Она держалась кремнем много лет, принимая все испытания и невзгоды с каменным лицом. Но последние слова дочери и ее уход выбили из-под ног твердую почву. Одним махом.

— Я не могу это выдержать.

— Должна.

— Что, если она узнает об этом проекте? Он ей расскажет? Вдруг уже рассказал? Я не хочу… Ева не должна знать!

Заскулив, Ольга Владимировна вцепляется руками в плечи мужа.

— Мы же ее так ждали. Помнишь? — спрашивает, заглядывая в глаза. — В какой момент все скатилось под косую? Когда мы ее потеряли? Я же так старалась… Себя не видела, ради нее. Я все делала только для Евы, чтобы у нее было великое будущее, — говорит так громко, что голос постепенно становится охрипшим. — Я хотела только лучшего…

— Знаю.

Вздрагивая, отчаянно качает головой.

— Гольдман как-то сказал мне одну вещь… Стремясь направить ее по правильному пути, я влезла за грани допустимого. Посягнула на ее внутреннюю личность, обтесав все, что мне не нравилось, — с рыдающим воем сжимает ткань его пиджака. — Я тогда не поняла, Паша… А если бы я прислушалась? Может быть… Можно же было все исправить? А сейчас, что? Я же для Евы жила… А теперь… — громко всхлипывает. — Когда она сказала: «Ложись на пол, мама»… — захлебывается плачем, не в состоянии продолжать.

Исаев прикрывает глаза.

— Не думай об этом.

— Она так на меня смотрела… так смотрела… Самой захотелось сдохнуть. Лучше бы она выстрелила, Паша! Лучше бы она меня убила…

— Черт возьми! Что ты мелешь? — злится, но голос ломается, и по телу ползет холодная дрожь.

Ева выстрелила, только целилась она в него. Если бы не этот чертов Титов… Павел Алексеевич просто не ожидал, что у нее хватит духу. На глазах у такого количества людей!

Еве это с рук не сойдет. Приходько верно подметил, порой, чтобы утопить врага — себя не пожалеешь. Костьми ляжет, но не даст дочери отираться у Титовых.

— Возьми себя в руки, — стискивая зубы, просит жену. — Пьянством и истериками проблему не решить.