Улей 2

— Никчемно. Худший подбор слов. Повторять базарные сплетни — куда ни шло. Но так утрировать, словно мы персонажи дерьмового кинофильма… Побойтесь Бога, Марк Дмитриевич. Вы звучите мерзко.

Пронзительный взгляд окидывает мужчину с головы до ног. Он чувствует его физически. Дичайший дискомфорт охватывает тело, словно невидимый кокон.

— Если бы ты была нормальным человеком, то понимала бы, что тебе здесь не место.

— Оставь ее в покое, — с явственной угрозой в голосе произносит Адам.

Но в данный момент сама Ева не готова остановить этот обмен любезностями.

— Вы не знаете меня, так перестаньте судить.

Марк Дмитриевич натянуто смеется.

— Это ты себя не знаешь.

И эти слова — как пощечина. Беспощадные и правдивые. Именно после них Еве хочется закричать. Но она молчит, будто онемевшая.

— Дядя Марк!

Адам шагает вперед, пока Терентий Дмитриевич не преграждает ему путь, не давая подойди ближе.

— Сынок.

— Адам.

Парень совершенно отстраненно идентифицирует личность женщины, которая хватает его за руку. В глазах матери смешиваются беспокойство и шок.

Только ему плевать, каким ублюдком он выглядит в ее глазах. Его отношения с Марком Дмитриевичем всегда были натянутыми, но одно дело, когда тот оскорбляет его, и совершенно другое, если дело касается Евы.

— Адам? — повторно гундосит кто-то рядом.

Этих голосов несколько. Только Ева молчит, словно приговоренная к расстрелу. Не двигается.

— Адам!

— Что Адам? Я не собираюсь терпеть эту х*рню только потому, что все привыкли, что дядя Марк любит пустозвонить, поливая всех кого не лень дерьмом. К черту!

— Здесь же София. Успокойся!

Сжимая челюсти, Адам тяжело переводит дыхание. От напряжения каждый мускул в его теле дрожит. Но это незначительная проблема в сравнении с тем, как болезненно колотится его сердце.

Сглатывает несколько раз, ощущая, как резко и нервно двигается кадык. Ни черта! По-прежнему тяжело дышать. Глаза застилает безумная злость.

Марк Дмитриевич имеет наглость ухмыляться и разводит руками.

— Ты катишься ниже и ниже, Адам. Теперь на родню руки распускать станешь? Из-за этой девчонки?

— Заткнись, — выталкивает парень.

Прикусывает язык, пока не чувствует вкус крови.

— Прекрати, Марк!

— Так нельзя…

Но мужчина снова с презрением смотрит на Еву, и она с диким ужасом думает о том, что может быть той, кто размажет эту эмоции по его лицу. Ничто не удерживает ее. Никто не ожидает от нее агрессии. Никто не думает, что она способна на насилие.

— Здесь все делают вид, будто не знают, что с тобой. Делают вид, что сложившаяся ситуация для всех приемлема. Только нихр*на это не правда! Ты — бомба замедленного действия. Ты — чистое зло. Угроза для нас всех!

Сердце Евы застывает, словно за пазуху хлестнули пару литров формалина. Ей становится холодно. Ей становится безразлично.

И тогда это происходит. Двигаясь с удивительной скоростью, ее ладонь со свистом рассекает воздух и с яростью врезается в теплую мясистую плоть мужской щеки.

Первый удар, как первая кровь для зверя, перекрывает все ощущения, кроме одного — эмоционального голода.

Но… Детский крик пронзает сознание Евы насквозь. А следом несколько секунд застывшего шока, воцарившегося в помещении, резко сбрасывают накатившую на нее злость. Вместо нее приходит немое раскаяние.

Только отмотать назад уже нельзя.

[1]What a strain! — Какое напряжение!

[2]Wow! Houston, we have a problem. — Вау! Хьюстон, у нас проблемы.

[3]I’m so sorry. — Мне очень жаль.

Глава 39

Кожа Марка Дмитриевича краснеет пропорционально тому, как немеет ее ладонь.

— Возвращайся домой, если не хочешь, чтобы из-за тебя пострадали невинные люди. Ты не должна быть среди нас, — тихо произносит он и направляется к выходу.

— Ты куда, Марк?

— Пап? Папочка?

Остановившись, мужчина взъерошивает волосы на головке дочери и, выдавив улыбку, двигается дальше.

— Марк? Стой. Давай поговорим…

— Играйте в большую дружную семью без меня. А мне хватит.

— Успокойся… Ну, куда ты на ночь глядя…

Не слыша ничьих доводов, громко хлопает входной дверью.

У Евы двоится в глазах. Опадая на диван, она заторможенно курсирует взглядом по комнате, пока не находит Адама.

Все вокруг размывается.

Только Титов. Ее Титов.

Внутри нее застывает безумная смесь страха и сожаления. Она до ужаса боится, что все бесповоротно испортила. Ищет в глазах Адама ответы на вопросы, которые ее сознание буквально кричит ему через тишину пространства.

«Скажи, что я все еще нужна тебе».

«Я все еще твоя?»

«Пожалуйста, скажи…»

«Скажи хоть что-нибудь!»

«Будешь ли ты любить меня плохой?»

«Будешь ли ты любить меня любой?»

«Пожалуйста, не отворачивайся от меня… Пожалуйста».

«Пожалуйста…»

Каким бы хладнокровным, неприступным и даже жестоким не был человек, наступает тот самый момент, когда ему становится страшно, он готов молить о прощении. Он готов сделать все, чтобы быть услышанным и понятым.