Улей

В этом водовороте кружились и бушевали вещи, которые ты мог чувствовать только в своей душе: такие как боль, безумие и страх. Может быть, призраки и духи и все эти безумные разумы, затерянные в бурях и вихрях, ползущие существа из-за пределов смерти или безымянное зло, которое никогда не рождалось... собранные злокачественности и земные токсины того, что было человеком, и того, что не было, извивающиеся тени, переносимые с полюса на полюс с древности. Да, все это и многое другое, собранные ужасы расы и разорванная завеса могилы, слившиеся воедино, вдыхая мороз и выдыхая гниль, безумная стихийная чувствительность, что выла, визжала и кудахтала пронзительными и надломленными голосами миллиона, миллиона-миллионов потерянных и измученных душ...

Хейс чувствовал их там, на этом стонущем штормовом ветру, окутывающем "Снежного Кота" ледяной извилистой пеленой. Смерть. Невидимая, невыразимая и неудержимая, наполняющая его легкие дикой белизной, а голову – царапающим черным безумием. Он не сводил глаз с лобового стекла, на то, что могли показать ему фары: снег и ветер, и ночь, все свернулось и сплелось воедино, приближаясь к ним и топя их во тьме. Он продолжал моргать, говоря себе, что не видит там смерти. Не видел вращающихся расколотых черепов и трепещущих, разорванных покровов бессмертных кадавров, развевающихся, как высокие мачты. Кипящие бури слепых глаз и шелуху оборванных фигур, порхающих вокруг. Не слышал, как они выкрикивали его имя или царапали окна белыми костлявыми пальцами.

Это было воображение.

Это был стресс, ужас и усталость.

Слишком много всего.

Он чувствовал рядом с собой Шарки, ее ногу, прижатую к его собственной, они были разделены несколькими дюймами флиса, шерсти и винила. Он спрашивал себя, видела ли она то же, что и он, и, если видела... почему она не кричала? Почему они оба не кричали? Что их держало вместе и почему эти швы были зашиты так плотно, так прочно, что даже это не могло их разорвать?

Боже мой, но Хейс чувствовал себя одиноким.

Может быть, с ним в кабине были люди, и, может быть, он просто желал, чтобы они были там, чтобы не впасть в ярость, безумно крича. Вязкая, живая чернота давила на "Снежного Кота", погребая его под слоями мерзлой кладбищенской почвы. И он чувствовал, как это происходит. Ощущал вес и давление, вечное удушье этой продолговатой коробки. В горле у него першило. Воздух разреженный и пыльный. У него перехватывало дыхание, а мозг растворялся в своде гнили. Ничего, кроме червей, времени и слежавшейся почвы. О, боже мой, теперь он действительно мог почувствовать клаустрофобное чувство погребения, похорон, влажной тьмы. Действительно мог слышать звуки крыс, ступавших по его ящику, и царапающий реквием расстроенной скрипки, время утекало в пыльную вечность. И свой собственный голос, безумный и испуганный: "Кем, по-твоему, ты был, что пошел против этой земли? Бросил вызов тем, кто создал тебя и всё остальное? Темным лордам органического изобилия? Какое гнусное неповиновение заставило тебя на одно дрожащее мгновение подумать, что ты можешь бороться с разумом, который уже владеет тобой и твоим видом тех пор, как вы впервые выползли из протоплазматической слизи?"

О, Боже мой, о чём он думал? Что он...

- С тобой все в порядке? – внезапно спросила его Шарки.

У него не было ответа на ее вопрос.

Он думал о том, что Старцы похоронили в ядре человечества. Он говорил о погоде с Катченом, а потом... а что потом, в этом он был не уверен. Галлюцинации. Страхи. Неуверенность. Все обрушилось на него одновременно. Но ничего из этого реальным не было. Ничего.

Он сглотнул.

- Да, я в порядке.

- Действительно нормально? - переспросила она.

- Нет, черт возьми, - честно сказал он.

- Мы близко, - внезапно сказал Катчен. Его голос был спокоен, но полон опасений, которые мог бы проявить врач, говорящий вам, что у вас запущенный рак желудка. - По данным GPS, мы практически на месте.

Но Хейс знал это, даже не глядя. Он чувствовал это своими яйцами, кишками, и позвоночником. Это была древняя сенсорная сеть, и в плохие времена она редко ошибалась.

Хейс замедлил ход "Снежного Кота", переключился на пониженную передачу и сказал: "А вот, блять, и оно".

38