Улей

Когда Хейс вылез из "Снежного Кота", первое, что он осознал, была тишина. Ветер все еще дул и снег все еще падал, но они были защищены, в низинах хребтов Трансантарктических гор. Вы все еще могли слышать завывание ветра, но теперь оно было далеко. Здесь, в маленькой долине, где Гейтс разбил палаточный лагерь, было тихо, одиноко и постоянно. Все, что он мог слышать вокруг, это странный звук, похожий на вдох и выдох. Как будто что-то дышало. Без сомнения, какие-то странные атмосферные условия, создаваемые скалистыми вершинами вокруг них.

Небо над головой было розовым, и в полутьме было хорошо видно. Здесь ледниковый покров был остановлен хребтом Доминиона и превратился в захватывающие дух утесы кристально-голубого льда, похожие на листы битого стекла высотой в несколько сотен футов. Снег отсутствовал, только блестящая черная вулканическая скала, местность была полна внезапных провалов и скалистых обрывов. А наверху, на страже, стояли покатые архейские холмы и высокие башни гор, похожие на конусы ведьминских шляп, мрачно поднимающиеся в полярные пустоши. Катящиеся облака ледяного тумана сдувались с них дуновением тумана.

Стоя там, рассматривая этот первозданный вид вокруг себя и ощущая его призрачную ауру, Хейс был поражен тем, насколько пейзаж выглядел как нечто, вырванное из какого-то мертвого, чужого мира, находящегося на расстоянии световых лет. Высокий, зубчатый и сюрреалистический, призрачная преисподняя крутых и остроконечных вершин, напоминавших ему памятники, обелиски, менгиры... как будто это были не просто геологические объекты, а скалистые и высокие шпили древних, выветрившихся надгробий. То, что он увидел, было не горным хребтом, а узкой и наклонной каменной кладкой старейшего кладбища в мире.

Да, именно сюда боги пришли хоронить своих... здесь, в этом полярном морге на дне мира. Избегаемое место, похожее на кладбище инопланетных ведьм.

И, Господи, разве он не видел эти горы во снах? В десятках кошмаров с самого раннего детства? Разве они не запечатлены в разуме и душе каждого мужчины и женщины? Эта безумная география остроконечных конусов, эта непоколебимая линия предупредительных маяков?

Хейс стоял, его борода покрылась инеем, он трясся, глядя на эти горы и чувствуя уверенность, что они тоже видят его. Они внушали ужас такой чистый, такой бесконечный, такой древний, что он буквально не мог пошевелиться. Почему-то эти пики и вершины были очень неправильными. Они были пустынными, безбожными и духовно токсичными - извращенная геометрия, которая проникала внутрь человеческого разума и выжимала кровь из того, что там находила. Буквально выжимали человеческую душу, как губку, осушая ее, высасывая. Да, было что-то неземное и пространственно безумное в этих первобытных холмах, и они были для человеческого разума песней сирены разрушения. Геометрически гротескное, это было место, где время и пространство, измерение и безумие соединились воедино, слившись во что-то, что ломало человеческий разум.

Итак, Хейс стоял там, позволяя этому наполнить его, так как знал, что оно должно.

Конусы оказали на него сверхъестественное гипнотическое воздействие, морфическое притяжение, от которого ему хотелось только глазеть. Просто стоять и наблюдать, следить за ними взглядом, ощущать их парящую высоту и древность. И он бы простоял там час или пять, завороженный ими, пока не замерз и не упал замертво. Потому что чем больше ты смотрел на них, тем больше тебе хотелось. И начинал видеть почти забавный свет, исходящий от гребней и узких вершин, прыгающее и светящееся излучение, похожее на электричество или украденный лунный свет. Сердце Хейса колотилось, голова кружилась, кончики пальцев покалывало, а черный горшок в животе наполнялся распространяющимся жаром, словно угли, раздуваемые в пламя. Он не ощущал ничего подобного уже много лет, а может быть, и никогда: восторг, жизненную силу, сверхъестественное чувство благоговения, которое просто освободило его разум от всего, кроме этих вздымавшихся первобытных конусов.

Пэбоди назвал их "Хребтами безумия", и, Боже мой, как это подходило.

Глядя на них, Хейс чувствовал себя практически в истерике.

Но более того, он ощущал зарождающееся, растущее чувство чуда, цели и необходимости. Важность и значимость этого места... да, этого было достаточно, чтобы свести с ума любого человека. Безумным от точного знания того, кем и чем он был. Судьба. Чувство, что он прошел полный круг.

- Джимми? - спросила Шарки, и это прозвучало почти так, будто она звала его с одной из этих конических вершин. - Джимми? Джимми, с тобой все в порядке?

- Да, - сказал он.

Он отвернулся от пиков, которые приковали его разум. Посмотрел на Шарки, на Катчена. В свете фонаря Катчена их лица выражали беспокойство. Со страхом и предчувствием, и слишком много всего, чтобы каталогизировать.

- Я в порядке, - сказал он. -Правда.