Улети на небо

День взятия Симбирска стал для нашего вождя днем истинного триумфа, — Народная армия еще не видела такого. Вечером городской театр был переполнен, люди стояли в проходах, в пространстве между сценой и зрительным залом, — везде, где только можно было найти хотя бы небольшое свободное место. Когда объявили выход Каппеля, зал замер. Командующий появился из кулис и вышел на сцену бочком, робко, оглянувшись на чей-то голос, прозвучавший вдогонку; вид у него был вовсе не героический: простая, слегка полинявшая гимнастерка, улан-ские рейтузы и сверкающие отражением театральных огней кавалерийские сапоги. Он вовсе не походил на командира, военачальника — ни видом своим, ни осанкой, ни выражением лица, которое могло быть суровым, мужественным, грозным и горделивым, как у любого, что называется, настоящего полководца, но было на самом деле только слегка растерянным. Кто не знал его, не мог даже понять, в каком он звании, потому что погон у Народной армии в то время не было. Из всех знаков отличия он имел лишь белую повязку на рукаве, какую, впрочем, имели и другие офицеры. И вот, выйдя на сцену и посмотрев сверху в сверкающий зал, он, кажется, оробел еще больше, — тишина воцарилась неправдоподобная, и казалось, что просто не могло быть в этом городке всего несколько часов назад грохота боя, разбойничьего посвиста пуль, криков отчаяния и боли. Зал молчал, замерев, и молчал командующий, но тут он положил левую руку на эфес своей шашки, и это, видимо, придало ему решимости: сначала тихо, а потом все громче он заговорил — порывисто, искренне и с большим чувством. «Господа, — сказал он слегка севшим голосом, — господа…» Волнение мешало ему говорить, он смущенно кашлянул в кулак, собрался и продолжал: «Господа, я приветствую вас в освобожденном Симбирске! Я хочу сказать… сколько военных дорог мы прошли и везде видели только запустение и разруху, гибель, мор и последствия страшной жестокости новоявленных хозяев России. Они разорили нашу страну, поставили на колени, сковав ее духовные силы ненавистью и насилием. Что можем мы противопоставить им? Только нашу любовь. Нашу любовь к Отчизне, к ее святыням, традициям и истории. Будем же любить Родину, господа, как любили ее наши предки, сплоченные монархической идеей! Ведь мы русские! Посмотрите: на нашей стороне и крестьянин, и рабочий, и ремесленник… только те, кто подвергся тлетворной большевистской пропаганде, идут против нас. Большевики умело используют ложь, сулят обманутым людям несуществующие блага… они отрицают закон, мораль, нравственные чувства. Они выпускают на волю темные инстинкты бездельников, призывают грабить награбленное. А ведь все, что есть в стране, — не награблено, а построено. Мы не отдадим наши завоевания, не позволим истоптать грязными сапогами светлую российскую душу! Встанем же грудью перед ордами дикарей, ведомых безбожными безумцами, остановим потоки крови и насилия, вернем Родину в лоно святой православной церкви, под сень державы и скипетра! Господа! Свобода Отчизны в опасности! Все на защиту Родины! И мы победим!»

Последние слова Каппеля потонули в оглушительном грохоте аплодисментов, в криках… нет, «крики» — это сказано недостаточно сильно… то был рев, люди вскакивали со своих мест, поднимая ладони и рукоплеща своему кумиру… многие плакали, — так тронули всех его слова…

Речью в театре Каппель воспламенил сограждан, и Народная армия в последующие дни стала быстро прирастать бойцами; на сборные пункты приходили все новые и новые добровольцы, среди которых были представители всех сословий и профессий России – каждый русский считал своим долгом стать на защиту Родины.