Ульян едет в Крым

А про сигнализации его машин я мог бы, наверное, написать целый роман, поскольку за несколько лет достаточно хорошо изучил все их подлые повадки. Вадимова «Волга» любила отзываться пронзительным воем на снег, дождь, ветер, сырость, сильный мороз, праздничные фейерверки и даже на пробегавших мимо йоркширских терьеров. В награду за долгую верную службу хозяин периодически цеплял ей на крышу «шашечки», и по большим праздникам они вместе гордо уезжали таксовать.

Ну а что? Кто может запретить патриоту России скупать за копейки гнилые авто? Никаких законов он ведь не нарушал. Да и вообще он славный малый, вовсе не даун, а соль земли, малый предприниматель. До сих пор, наверное, продает на рынке «Панорама» растительный спрэд под видом дешевого сливочного масла, помогая малоимущим бороться с продовольственной безопасностью. И мама у него тоже работящая — была диспетчером в нашей управляющей компании, пока не выгнали за подделку документов.

Дементий открывает дверь после первого же короткого звонка, словно давно ждет гостей. Это его особенность — он всегда готов к неожиданностям.

— Привет, — говорю и ныряю в сырую темноту прихожей.

— Ну-ну, — усмехается Дементий и отступает в глубину квартиры. Это его вторая особенность — он никогда не здоровается. — Как жизнь? Чаю бушь?

От чая не могу отказаться физически.

— Если ты в душ, то не получится, — кричит мне Дементий из кухни, громыхая посудой. — Воду отключили еще вчерась. Какой-то очередной прорыв на трассе.

— Обойдусь и без душа. Я просто так зашел.

А вообще в Крыму плановое и неплановое отсутствие воды в течение двух-трех дней — явление обыденное. А горячей воды нет ни в городах, ни в пригородах, централизованное водоснабжение отсутствует как класс, поэтому все давно пользуются электрическими бойлерами или газовыми колонками.

Дементию зябко, на нем толстый клетчатый кардиган.

— И каковы успехи в деле длительной осады врага? — ехидно интересуется он.

Я с осторожностью приземляюсь в шаткое кресло и пожимаю плечами.

— На западном фронте без перемен… Хотя нет, вру, в наших рядах возникли первые потери. Вчера за одним из героев супруга приезжала. Собрала его в охапку — и домой. Все, говорит, Ростислав, отвоевался.

— Бывает, — философски замечает Дементий, пристраивая красные рекламные кружки и большой глиняный заварочный чайник на колченогий табурет. — Наливай.

В однокомнатной квартире Дементия не теплей, чем на улице. В Феодосии с ее относительно южным климатом центральное отопление и раньше-то было не в почете, а в нынешние нестабильные времена у коммунальщиков Крыма руки вообще ни на что не поднимаются. Если в крымской квартире зимой восемнадцать градусов тепла — это удача. У Дементия комната угловая, значит, у него еще холоднее, чем средняя температура по палате. Впрочем, и обстановка у него соответствующая температуре, почти спартанская. Кроме кресла, в котором сижу я, и табурета, на котором остывает алюминиевый чайник, Дементий владеет старой деревянной кроватью со скрипучей панцирной сеткой, полированной тумбочкой, на которой красуется бесполезный телевизор «Сони Тринитрон», благополучно сгоревший от скачка напряжения еще несколько лет назад, и поцарапанным антикварным трехстворчатым шкафом мебельной фабрики имени Луначарского. Всю оставшуюся площадь квартиры Дементия занимает пыль.

Я наполняю кружку зеленым чаем со вкусом мокрого веника и подхожу к окну. Вижу все еще зеленые листья на деревьях, небольшие аккуратные снежинки, плавно опускающиеся на Феодосию, полосатого кота Лютика, свернувшегося клубком на пыльном подоконнике, серое пыльное небо, такое же полосатое, как Лютик, голодных чаек, ищущих себе пропитание в помятых мусорных контейнерах, и меньшую половину двора. Лагерь «ахейцев» из окна Дементия не просматривается.

— Так ты у нас, выходит, кулак, — хмыкает Дементий, имея в виду, видимо, какой-то наш неоконченный разговор.

— Нет, не так чтоб совсем кулак, — уточняю я и пытаюсь вспомнить, как именно мы с ним вышли на эту скользкую тему.

Ах да, пару дней назад в разговоре с Дементием я упомянул своего деда Лаврентия, который был предусмотрительным и не стал ждать завершения коллективизации, а закопал под крыльцом свою казачью шашку, схватил в охапку мою бабулю и сбежал вместе с ней из далекой степной губернии в еще более далекую Сибирь, где и прожил потом до середины шестидесятых. Когда деда утихомирил последний в его жизни сердечный приступ, мне было полгода, так что перенять у него опыт предков я не успел. Видимо, поэтому никогда и не испытывал ностальгии по Оренбургу и его окрестностям.