Улики

Хочу ехать с тобой в электричке межрегиональной
(интеррегиональбан удобный, зелёный такой),
в третий раз расскажу, как – насыщен
                                                   туманною манной —
пропадал, оживал и опять умирал под пятой
Поядавшего пламя – народ, пересозданный дважды;
как, увидевши Край, Краснолицый в сомненьях упал
на лице свое и на одежды, и влажный
рот разинул в одном из Господних зеркал,
обращённых к земле мимо ангелов, мимо проклятий,
огибая пророчества, Силы минуя, и вот,
усомнившийся гибнет и серое, пыльное платье,
подминая под спуд, на лице свое присно падёт;

просто в линию вытянуть эти прирейнские плёсы,

только Мюльхайм и Дуйсбург оставить в покое лесам —
и пустой горизонт резедою сырой отзовётся,
и завеса – на две половины взлетит к небесам.

Bochum

* * *

Былой диагноз: «пульм эт кор
ин нор.»

(что значило – «всё в норме»)запомнил из рецептов сорных,
всегда звучавших, как укор.

По вечерам я слышал хор —

дуэт, верней сказать, и в форме
военной был отец, и в корне
всегда был прав, что твой сапёр.

Мои родители-врачи

имели цель: лечи, лечи! —
над каждым словом совещались.

«Не навреди!» – так Гиппократ

им диктовал и обещал из —
бавить бед, обману рад.

* * *

Не форсировать! Олететрин!
Я внимал, как глухая тетеря,
полурусским словам – не моим,
но как будто понятным по мере,
предназначенной давним врачом —
педиатром для лёгкого слуха
эскулапа-коллеги, причём —
на старуху бывает проруха! —
продираясь сквозь дебри густых,
дребезжащих, как жесть, приговоров,
я смотрел, как видна из-за них,
мимо детских опасливых взоров,
моя мама; вкушая, вкусих
мало мёда диагнозов устных,
терапевт участковый проник
в педиатровы речи прокруста;
а над ними, в затылок дыша,
глоссолалия тучей косою
бурей слов неопознанных шла
раскалённым бронхитовым строем

* * *

остаётся немногое: подле котельной
серый полдень был так тороплив, суетлив
и податлив, как воск. Там, премного болтлив,
я рассказывал Жеке и Сане отдельно

(а потом ещё вместе) фантастику. Их

удивление было особого сорта:
как-то эти истории в душах своих
размещали они, и ни бога ни чёрта

не старались призвать, чтоб сюжетов густых

перезревший сироп не растёкся на их
лицах недоумённой пронзённой ухмылкой,

и, слезами облившись над вымыслом сим,

на скупой авансцене за первой бутылкой
я впервые на бис был так пылко просим

* * *