Улисс

Ни за что не забудет Ричи тот вечер. Сколько жить будет. Сколько жить, ни за что. Участвовали все кумиры Старого Королевского с малым Пиком. И вот первая нота.

Речь замерла в паузе на губах Ричи.

Вариации про чёрт побери. И сам же верит в свое враньё. Ей-ей верит.

Замечательный враль. Но нужна отличная память.

– А это что за мелодия?– спросил Леопольд Цвейт.

– Теперь уж не вернуть.

Ричи отдул свои губы. Низкая нота вступления, милая домовушка, бормотнула враз.

Певчий дрозд. Его дыхание, чистое как у птиц (его гордость хорошие зубы), высвистелось в горестной печали. Пропало. Богатое звучание. Тут две ноты за раз. Чёрного дрозда я слышал в шиповниковой долине. Подхватывал мои свисты, вторил и обращал их. Всё и то же, новый зов, прошло уж и всё. Эхо. Такой мелодичный отголосок. Как это делается? Теперь уж не вернуть. Печально высвистывал он. Спад, покорность, утрата.

Цвейт склонил леопольдино ухо, отворачивая краешек резной салфетки вниз под вазу. Порядок. Да, помню. Прекрасная песня. Спящей она пришла к нему.

Невинность под луной. Но, таки, убереглась. Смелы, не видят опасности. Если по имени. Или когда прикоснуться к мокрому. Коляска со звяком. Теперь уж поздно. Она хотела пойти. Вот почему. Женщина. Легко, как удержать море. Да: теперь уж поздно.

– Чудная песня,– сказал Цвейт пропавший Леопольд.– Хорошо её знаю.

Ничего подобного не было в жизни у Ричи Гулдинга.

Он тоже её хорошо знает. Или чувствует. Все долдонит про свою дочку. До того умна, узнаёт своего папочку, говорил Дедалус. А про меня?

Цвейт наискосок поверх соуса видел. Лицо как у конец всему. Прежний шутник Ричи. Нынче лишь затасканные шуточки. Ушами дёргает. Кольцо салфетки в глаз вставляет. Рассылает теперь попрошайные письма со своим сыном. Косоглазый Волтер сэр это я сэр. За беспокойство только я думал дадите ли денег. Извините.

Опять рояль. Звучит лучше, чем я слышал в последний раз. Настроили должно быть.

Опять перестал. Доллард и Коули всё уламывали отнекивающегося певца.

– Давай, Саймон.

– Ну, Саймон же.

– Леди и джентельмены, я глубочайше тронут вашими добрыми увещеваниями.

– Ну, Саймон.

– С деньгами у меня туго, но, если вы одолжите своим вниманием, я восстараюсь вам спеть от поклонного сердца.

У колпака над сэндвичами в занавешивающей тени, Лидия свою бронзу и розу, ледиеву милость, дарила и придерживала: а в прохладе, голубо-зеленоватой от eau de Nil, Мина – бокалам, с двумя её башенками злата.

Арфоаккорды вступления отзвучали. Аккорд протяжный, ждущий, вовлёк далекий голос.

– Когда прелестную увидел я впервые.

Ричи обернулся.

– Голос Сайма Дедалуса,– сказал он.

Встрепенувшись мозгом, пламенея щекой, слушали они, чувствуя как растекается прелестная струйка по коже, конечностям, человечьему сердцу, душе, хребту. Цвейт махнул Пэту, лысому Пэту официанту, тугому на ухо, распахнуть дверь ведущую в бар. Дверь в бар. Вот так. Так хватит. Пэт, прислужник, услужил, обслуживая послушать, ведь он был туг на ухо, у двери.

– Печаль моя, казалось, удалилась.

В затихшем воздухе пел голос им, негромкий, не дождь, не шелест листьев, так не прозвучат ни струны, ни свирель, ни—как там бишь её?—цевница, касаясь их притихшего слуха словами, их притихших сердец, каждое со своей припомнившейся жизнью. Хорошо, до чего хорошо слушать: печаль от них, от каждого, казалось, от обоих удалилась, лишь только как впервые увидали. Когда впервые узрели, пропавшие Ричи, Полди, милую красу, услыхали от той, от кого никак не ждали, её первоё любовномягкое мягколюбовное слово.

Это любовь поёт: давнюю сладкую песнь любви. Цвейт раскрутил медленно эластичную тесёмку со своего пакета. Любви давний сладкий Sonnez la злата. Цвейт окрутил новую петлю вкруг четырёх зубцов вилки, затянул, послабил и окрутил вкруг своих тревожно встревоженных, счетверённо, в октаву, окандалил их враз.

– Надеждой и восторгом полнясь.

У теноров – женщин дюжинами. Повышает их звучность. Бросают цветы к его ногам: когда мы cможем встретиться? У меня просто голова. Он не может петь перед цилиндрами. Враз утратишь ум и толк. Надушилась для него. Какие духи у твоей жены? Я хочу знать. Звя. Стоп. Тук-тук. Как идёт открывать, она непременно посмотрится в зеркало, прихожая. Дома? Как вы? Хорошо. Там? Что? Или? Коробочка пастилы, поцелуйные конфетки. В её сумочке. Да? Руки ощутили роскошные.

Увы! Голос взвился, вздыхая, изменившись: громкий, полный, сияющий, гордый.

– Увы, то грёзой было лишь пустой…

У него и теперь бесподобное звучание. Воздух Корка мягчит их глотки. Придурок! Мог бы иметь море денег. Путает слова. Жену заездил: теперь распевает. Но как знать. Только им двоим. Если его не сломило. По бульвару бодрячком. Руки-ноги у него тоже поют. К выпивке. Нервы на пределе. Не до пения уж. Суп Дженни Линд: левкой, шалфей, сырые яйца, полпинты сливок. Млечные грёзы.