Улисс

Он легко ступил, Доллард, осанистые брюки перед ними (держи этого фраера: волоки его) в салун. Он ся плюхнул, Доллард, на стул. Его подагренные пятерни вдарили аккорд. Вдарив, враз прервали.

Лысый Пэт в дверях встретил обесчашенную злато, что возвращалась. Всполошённому, ему нужно было поверского и сидра. Бронза у окна наблюдала, бронза издали.

Забряцал диньк колясочный.

Цвейт слыхал звяк, звучок. И сорвался. Легкий всхлип вздоха. Цвейт выдохнул на безмолвные синецветные цветы. Позвяк. Он отъехал. Звяк. Слышу.

– Любовь и война, Бен,– сказал м-р Дедалус.– Боже, храни старое времечко!

Доблестные глаза мисс Даус, незамеченными, обернулись от занавески: ударенные солнцеблеском. Уехал. Задумчивая (а может?), ударенная (бьющий свет), опустила она штору на скользящем шнуре. Она задумчиво пронесла (почему он так быстро ушёл, когда я?) свою бронзу к бару, где смело встала подле сестры злата, неизысканным контрастом, контрастируя невзысканной неизысканностью, медленно прохладный сумрак, морезелёный, вскальзывал в глубину тени, eau de Nil.

– Бедняга старый Гудвин аккомпанировал в тот вечер,– напомнил им отец Коули.– Он малость не сходился во мнении с коллардовым роялем.

Было.

– А перед тем он крепко подналёг на выпивку. Его бы сам чёрт не остановил. Ерепенистым становился старикан на первой стадии упития.

– Боже, ты помнишь?– Бен грузный Доллард сказал оборачиваясь от наказанных клавиш.– А у меня—японский городовой!– не оказалось свадебного костюма.

Они рассмеялись все трое. На нем не было сваде. Всё трио смеялось. Без свадебного костюма.

– Наш приятель Цвейт очень вовремя тогда подвернулся,– сказал м-р Дедалус.– А где, кстати, моя трубка?

Он отправился обратно в бар к потерявшейся кордовой трубке.

Лысый Пэт пронёс питьё двум обедающим, Ричи и Полди. И отец Коули рассмеялся опять.

– Кажись, я спас тогда положение, Бен.

– Точно, ты,– подтвердил Бен Доллард.– Я даже те узкие брючки помню. Блестящая была идея, Боб.

Отец Коули зарумянился до своих сизо блистающих мочек. Он спас поло. Узкие брю. Блестящая иде.

– Я знал, что мы с ним сговоримся,– сказал он.– Жена его играла на рояле в кофейном дворце по суботам, за какую-то мелочь. И кто это мне дал наводку, что она этим занимается? Помнишь, нам пришлось обрыскать всю Холм-Стрит, чтоб их найти, пока тот малый у Кьога не дал нам номер дома. Помнишь?

Бен помнил, удивляясь своим широким лицом.

– Ей-Богу, у неё там была пропасть роскошных плащей для оперы и всякого такого.

М-р Дедалус прибрёл обратно, трубка в руке.

– Стиль Марион-Сквер. Бальные платья, ей-Богу, и придворные наряды. Он всё-таки отказался взять деньги. Нет? Боже, сколько там треуголок и жилеток, и штанов в обтяжку. Нет?

– Ага, ага,– покивал м-р Дедалус.– У м-с Марион Цвейт найдётся одёжка для любого случая.

Звяк колесил вдоль пристаней. Ухарь раскорячился поверх подскакивающих шин.

Печень и бэкон. Бифштекс и пирог с почками. Точно так, сэр. Всё точно, Пэт.

М-с Марион встретился мне-там-псы-коз. Запах горелого. Поль де Кока. Ничего себе имечко он себе.

– Как бишь её звали? Мягонькая пышечка. Марион..

– Твиди.

– Да. Она жива?

– Ещё как.

– Она была дочерью.

– Дочерью полка.

– Да, ей-бо. Я помню старого барабан-майора.

М-р Дедалус тернул, сычнул, зажёг, пыхнул, душистым клубом затем.

– Ирландка? Не знаю, право. Ирландка она, Саймон?

Пыхк, после стопа, пыхк, крепкий, душистый, потрескивающий.

– Баксинаторный мускул… Что?… чуть заедает…О, да.. Моя ирландка Молли, О.

Он пыхнул пышным пухлым клубом дыма.

– Аж с самой… скалы Гибралтар.

Они грустили в глуби океанской тени, злато возле пивного крана, бронза возле марачино, задумчивы все обе, Мина Кеннеди, Лисмор-Терас, 4, Драмкондра с Идолорес, королевой Долорес, молча.

Пэт подал раскрытые блюда. Леопольд нарезал печенеломтики. Как было сказано, он с удовольствием поедал внутренние органы, желваковатые желудки, молоки жареной трески, тогда как Ричи Гулдинг, Коллис, Вард ел бифштекс и почку, бифштекс, а потом почку, откус за откусом от пирога, ел он, ел Цвейт, ели они, ели. Цвейт с Гулдингом, повенчанные молчанием, ели. Снедь достойная князей.

Вдоль бульвара Бакалавра скокколёсно звякал Ухарь Бойлан, холостяк, по солнцепёку, разгорячясь, кобылий лоснящийся круп рысил, подстёг хлыста, на подпрыжных шинах, враскорячку, вжаросидененный, Бойлан, нетерпеливящийся, яробравый. Рог у тебя что ли? Рог. У тебя? Ха ха рог.

Поверх их голов Доллард взбасил атаку, гудя над взвывами аккордов.

– Когда пылкую душу мою охватит любовь.

Гром Бендушибенджамина прокатился до дрожливых любовнотрепетных стёкол мансарды.

– Про войну! Про войну!– крикнул отец Коули.– Ты ж боец.

– Да, я такой,– Бен Боец засмеялся.– Мне вспомнился твой домовладелец. Кошель или жизнь.

Он перестал. Потряс большущей своей бородой, большущим лицом, над своим ляпом большущим.

– Ты б наверняка порвал той бедной любимой перепонку в ухе,– сказал м-р Дедалус сквозь дымную арому,–с твоим-то органом.

В бородатом щедром смехе Доллард затрясся над клавишами. Порвал бы.