Улисс

Ибо, сэры, вёл он далее, похоть наша кратка. Мы лишь орудие малых созданий тех, что внутри нас, ибо не мы есть доконечная цель природы. И тут младой Диксон вопросил Резвеца Костелло, какую бы тот поимел цель? Но тот был сверхмерно пьян и насилу выговорил, что он завсегда сбесчестит всяку бабень, будь она жена иль дева, иль что там ещё, коли так уж ему предвидено избавляться от отягчающей похотливости. На что Кротерс из Альба Лонги вознёс хвалу зверьку-единорогу вьюноши Малачи, единожды в тысячелетие является он, всех прочих при явлении сём рогом своим протыкивая, как ни исхитрялись бы на него ополчившиеся: присягаясь всем, и не ежиножды, святым Хьуйсом, его покровителем, что ему гоже делать всяко и разно, что заложено в мужчине к деланью. К сему засмеялись они разпревесело, только вьюнош Стефен и сэр Леопольд, который никогда не смеялся прилюдному шутованию, коего не разделял бы вполне, а тако ж оттого, что печаловался о всякой страждущей, кем бы она ни была, и где бы ни пребывала. Затем вьюнош Стефен держал заносчивую речь о матери Церкви, да отринет она святотатца от груди своей, о каноническом законе, о Лилит, покровительнице абортов, о захождении в тягость от ветром вдутых семян ясности, или от способности вампиров рот в рот или, как повествует Вергилий, под влиянием божественных сфер, или от запаха лунного цветка, или когда какая ни есть она ляжет с женщиной, с которой перед тем возлежал её муж efectu secuto, или от злоключенья в ванне, согласно мнениям Авероэса и Моисея Маймонида. Он говорил и том, как к концу второго месяца вдыхается душа человечья, и как во всех нас наша святая матерь споконвеку объемлет души, к вящей славе Господней, тогда как мать земная всего лишь брюхатится, чтоб скотски родить и умереть, как по канону и надлежит ей, ибо так возвещает хранитель рыбачьей печати, и он же тот благословенный Петр, на чьём камне святая церковь веками покоится. Все эти бакалавры вопросили затем у сэра Леопольда, подверг ли бы он, в таком случае, угрозе её особу, рискуя жизнью жизнь спасти. Насторожённый умом, имел он обычай ответствовать для вящего всем ублаготворения, но тут, возложа руку на челюсть, известил уклончиво, по своему обыкновению, что, насколько известно ему, всегда любившему физическую науку любовью непосвящённого, и к тому же согласно его опыту, столь редко внимавшему подобным случаям, добро уже то, что Матерь Церковь одним ударом рождение и смерть чеканит, и таковой вот речью избег вопроса их. Вот где истинное, сказал Диксон и, коли не заблуждаюсь, брюхатое слово. Услыхав это, вьюнош Стефен дивоглядно возвеселился и переиначил, что окрадывающий нищего преумножает ему богатство, ибо он во хмелю становился буен, каковым, опять-таки, пребывал.

Но сэр Леопольд внимал слову его с кручиной, ибо и пред тем опечален уж был ужасвселяющим криком вопленным женщин в страде их, да к тому ж в думах о своей милостивой леди Марион, что родила ему одним-единого младенца мужеска пола, а тот на одиннадцатом дню жизни помре и не нашлось кудесника спасти от столь мрачной судьбины. Невиданно уязвилось сердце её тем злоключением, а к похоронам она сработала добрый жилет ему, цветочку паствы, из шерсти агнца, не то совсем ведь пропадёт и закоченеет он там лёжачи (ибо сталось это посеред зимы): тож не имел ныне сэр Леопольд от плоти своей мужеска дитя-наследника и взглядывал на сына друга своего, и кручинился о своём минулом счастии, и скорбел он, что не дано ему сына благородного духом (ибо все говорили о гожем младенца сложении), так же кручинился он, не меньшей мерою, о юном Стефене, ибо тот жил буйственно средь этого отребья и губил имение своё с блядьми.

Под этот час юный Стефен наполнил все, кои стояли порожними, чаши – так что едва не досталось и уклончивейшему, кабы не отгородился от приуготованной ему толики, в чём он упорствовал с допрежним старанием, Стефен же возгласил себя самочинным священослужителем, дающим им залог воплощённого Христа, который в его толковании есть Гвалт. "Так изопьём",– глаголил он,– "из чары сей и выхлещем это винище, оно суть не часть плоти моей, но души моей воплощенье. Отриньте хлеба кус, оставив тем, кто живёт хлебом единым. И да не убоитесь и наименьших потреб, ибо сила его утешительнее, чем огорчение горестями. Воззрите все!" И он показал им блескосяйные монеты, в доказательство, и златочеканщиков бумаги, стоимостью в два фунта и девятнадцать шилингов, воздаяние за сложенную им песнь. Все они восхитились воочию зря на богатство столь многоценной казны перед собою. Его же слово было таковым: