Улисс

– Те, Те!– воскликнул Плодотворец, вклиниваясь,– мой друг, месье Моор, безупречнейший путешественник (я только что раздавил полбутылки avec lui в кругу острейших умов города), готов поручиться, что на мысе Рог, ventre biche, у них случаются такие ливни, что насквозь пронижут всякий, хоть и наиплотнейший плащ. Столь основательная промочка, по его словам, не одного уж горемыку послала в мир иной, прямиком sans blague.

– Ба! Целый ливр!– воскликнул тут месье Линч.– За мешок мешком, не стоящий и су. Один зонт, размером не более, чем крупный гриб, стоит десяти таких затычек. Ни одна, хоть сколько нибудь разумная женщина, не станет одевать такой. Моя милая Китти сегодня мне сказала, что предпочтёт выплясывать под хлябями разверзшегося потопа, чем изнывать от поста в ковчеге спасения, и ещё напомнила мне шёпотом на ухо (пикантно зарумянившись, хотя там некому было подслушать, кроме разве что хороводящихся мотыльков), что мадам Природа, по своей божественной благости, издавна укоренила в наших сердцах и стало уж расхожим словом, что есть il y a deux choses когда невинность нашего первородного одеяния, при иных обстоятельствах нарушающая приличия, остаётся наиболее, вернее, единственно подходящей, одеждой. Во-первых, как она сказала (при этом, покуда я укладывал её на дёрне, моя философствующая прелестница, чтобы сосредоточить моё внимание, мягко поиграла кончиком своего языка во внешнем отделе моего уха), во-первых, в ванне…– но тут трезвон колокольчика в зале прервал повествование, сулившее неоценимые дополнения для нашего запаса знаний.

Звук колокольчика прорезал гам несдержанного увеселенья и, пока все гадали в чём дело, явилась мисс Келлан негромко что-то сообщить молодому м-ру Диксону и, кротко поклонившись компании, вышла.

Появление женщины, пусть даже столь быстротечное, вызвало во всех участниках вечеринки прилив скромности, сдержав—так целомудренно и так прекрасно—самых развязных гуляк от юморных выходок, но уход её послужил сигналом к взрыву гаерства.

– Ух, шибанула по мозгам,– сказал Кастелло, молодчик низкого пошиба и уже весьма навеселе,– до чего ж лакомый кусок говядины! Могу поклястся, она назначила тебе свидание. Признавайся, кобель. Небось уж снюхался? Бутончик на мази.

– Безмерно верно,– сказал м-р Линч.– В этом Матерном заведении постельные процедуры идут на всю катушку. Чтоб я лопнул, если доктор О'Бульбуль не лапает тутошних сестриц! Но у меня беспроигрышная ставка, ведь я говорю со слов Китти, а она тут уж семь месяцев медсестрой.

– Ах, Божечки, доктор,– вскричал молодой франт в жёлтом жилете, подделываясь под женские "ахи" и нескромно выкрутасничая телом,– ну, вы умеете подзавести! Какой несносный! Божечки, у меня прям мурашки по телу. Да вы такой же негодник, как миленький отец Секеллизон, знаю я вас!

– Чтоб мне подавиться вот этим горшком,– воскликнул Костелло,– если она не беременна. Я моментально усекаю пузатых дам – стоит только лупнуть глазом.

Однако, молодой хирург поднялся и попросил компанию извинить его уход, поскольку сиделка только что сообщила, что в палате необходимо его присутствие. Благому провидению было угодно положить конец мукам дамы пребывавшей enceinte, которая переносила их с похвальной мужественностью и только что произвела на свет крепыша-мальчика.

– Мне остается быть терпимым,– сказал он не имеющим ни ума, чтоб развлекать, ни знаний, чтоб поучать, а способны лишь подвергать нападкам благороднейшую из профессий, величайшую—после служения Божеству—животворящую силу на земле. Скажу без околичностей, возникни надобность я смог бы представить неисчислимые свидетельства благородства её высоких устоев, которыми должна—и это не пустое слово—руководствоваться людская душа. Меня коробит. Как? Чернить личность подобную прекрасной мисс Келлан – светоч её собственного пола и кладезь восхищения для нашего, да ещё в самый знаменательный миг из всех, что выпадают на долю несведущего порожденья праха? Да сгинет и сам помысел! Жутко представить будущность расы, среди которой посеяны столь пакостные плевеллы, что уже даже в доме Рогена не проявляют должного почтения ни к матери, ни девице,– Излив своё негодование, он кратко кивнул присутствующим и направился к дверям.

Раздался общий одобрительный ропот и последовали даже предложения незамедлительно выставить пьянчужку, что и было б—поделом ему!—приведено в исполнение, но он загладил свой проступок заверениями—перемежая их ужасающей божбой (буквально шквал проклятий)—что он такой же добрый сын истиной веры, как и любой из когда-либо дышавших.

– Лопни мои потроха,– заключил он,– в честном сердце Фрэнка Костелло завсегда живы самые тёплые чувства почтения к отцу твоему, и к матери – вот у кого легчайшая была рука на рулет, или ленивый пудинг, таких уже не встретишь, но я всегда их вспоминаю с искреней любовью.