Улисс

МЭРИ ДРИСКОЛ: (Презрительно.) Я уважать себя заставила благодаря швабре, вот как. Я воспротивилась ему, ваше лордство, и он проварнякал: "Смотри, не вздумай разболтать!"

(Общий хохот.)

ДЖОРДЖЕС ФОТРЕЛ: (Клерк правосудия, гулко.) К порядку в зале! Сейчас обвиняемый сделает лживое заявление.

(Цвейт, заявив о невиновности и держа распустившуюся водную лилию, начинает длинную невразумительную речь, что пусть бы они послушали то, что имеет сказать адвокат в своём берущем за душу обращении к присяжным. Совсем пропащий и всеми брошенный, пусть даже с клеймом чёрной, если можно так выразиться, овцы, он всё-таки хотел бы измениться, загладить память о прошлом и вернуться в лоно, чисто по-сестрински, природы, как истинно домашнее животное. Рождённый семимесячным, он был взлелеян и вскормлен прикованным к постели родителем. Возможно, часть вины лежит на промахах заблудшегося отца, но так хочется начать с новой страницы и теперь, когда наконец-то вдали завиднелось наказание, повести тихую жизнь и приникнуть, на закате своих дней, к любящим близким, вздыхающей груди семьи. Акклиматизированый британец, он оглядывается на тот летний вечер с подножки вагона железнодорожной компании Объездного пути, под дождём, стараясь не заглядывать на ходу, всяко ж бывает, в окна преисполненных любви семейных очагов города Дублина и пригородных районов, со сценами истинно буколического счастья, лучшего на земле, с обоями Докрела по одному и девять пенсов за дюжину; невинные британоурождённые малышата шепелявят молитвы Святому Младенцу, младые школяры корпят над своими заданиями, образцовые юные дамы играют на роялях, а то и все вместе, с воодушевлением, над семейным часословом, подле потрескивающего камина, в час когда по переулкам и зелёным улочкам прохаживаются девчата со своими ухажёрами, звучат мелодии органнозвучного мелодеона Британния, уголки с металлообивкой, четыре регистра и меха в двенадцать складок, благотворительный вклад, покупка – выгоднее не бывает…)

(Хохот возобновляется. Он бессвязно бормочет. Репортёры жалуются, что им ничего не слышно.)

СТЕНОГРАФ И СТЕНОЛАЗ: (Не отрывая глаз от своих блокнотов.) Расшнуруйте ему ботинки.

ПРОФЕСОР МАКХУГ: (От стола прессы, поперхнувшись, выкрикивает.) Выкашливай всё, приятель. Давай в деталях.

(Проводится очная ставка между Цвейтом и ведром. Большое ведро. Цвейт, вокруг никого. Нелады с пузырём. На Бивер-Стрит. Прикрутило, да. Ещё как. Ведро штукатурное. Уже шёл, как на ходулях. Не сгибая ног. Жуткая агония. Около полудня. Любовь или бургундское. Да, немного шпината. Критический момент. Он не заглядывал в ведро. Никто. Скорее на месиво. Не совсем. Задняя страница ЛАКОМЫХ КУСОЧКОВ.)