Улисс

Он вытащил руки и оправил одежду. Бедный паренёк! Совсем мальчик. Ужасно. Правда ужасно. Что снилось бы нам незрячим? Для него жизнь сновидение. Где справедливость родиться таким? Все те дети и женщины на воскресной прогулке в Нью-Йорке, что сгорели или утонули. Катастрофа. Кармой называют такое переселение души за грехи совершенные в прошлой жизни, новое воплощение, мне-там-псы. Ай, ай, ай. Жалко, конечно. Но наверняка ничего не известно. Сэр Фредерик Фалкинер заходят в масонский холл. Церемонный, как троянец. После плотного ланча на Эрлсфорд-терас. Раздавил штоф вина со старыми дружками-законниками. Разговоры о судах и сессиях и анналах судейской школы. Я приговорил его к десяти годам. Пожалуй, такого, что я пил, нос воротят от. Им подавай чисто виноградные вина, с указанием года на пыльных бутылках. В городском суде у него свои понятия о справедливости. Правильный старик. В обвинениях полиции полно напраслины, чтоб повысить процент раскрываемости. А он им отвод. На ростовщиков вообще волком смотрит. Как распушил Ребена Дж. Впрочем, тот уж и действительно, что называется, жид. Какая всё же власть в руках у судей. Старые сухари в париках. Медведь с занозой в лапе. И да помилует Господь твою душу.

Привет, рекламный щит. Мирус-базар. Его превосходительство лорд-лейтенант. Сегодня шестнадцатый день. Для сбора средств в пользу больницы Мерсера. Сходить, что ли. Болзбридж. Повидать Ключа. Нет, не стоит липнуть к нему как пиявка. Чтоб не стать в тягость. Конечно, имея знакомство с кем-то из привратников.

М-р Цвейт вышел на Килдар-Стрит. Первым делом. Библиотека.

Соломеная шляпа отблескивает на солнце. Коричневые туфли. Брюки с подворотом. Да это же. Это.

Сердце его мягко тукало. Направо. Музей. Богини. Он свернул вправо.

Он? Почти уверен. Не смотреть. Я раскраснелся от вина. Лицо.

Зачем было. Слишком бьёт в голову. Да, он. Походка. Не видит. Не видит. Навстречу.

Направляясь к воротам музея широким размашистым шагом, он устремил глаза вверх.

Красивое здание. Проект сэра Томаса Дина.

Наверное, не видит. Против солнца.

Его трепетное дыхание вырывалось отрывисто и кратко. Скорей. Прохладные статуи: там тихо. Сейчас проскочу.

Нет, не видит меня. Уже к трём. Вот и ворота.

Ох, сердце!

Его глаза пульсируя, неотрывно взирали на кремовые завитки камня. Сэр Томас Дин архитектор греческого стиля.

Будто что-то ищу.

Его торопливая рука быстро вошла в карман, достала, прочёл развернутый Ажендат Нетайм.

Куда ж я мог засунуть?

Будто ищу что-то нужное.

Он быстро впихнул Ажендат обратно.

Она сказала что днём.

Вот что ищу. Вот именно. Проверим все карманы. Платок. НЕЗАВИСИМЫЙ.

Куда я мог? Ах, да. В брюках. Кошелёк. Картошина. Куда я?

Скорее. Идёт, не спешит. Ещё секундочку. Сердце, сердце.

Рука его ищущая—куда ж это я…нащупала в заднем кармане кусок мыла, это надо же, тепловатое, обернуто прилипшей бумагой. Вот же оно, мыло! Да.

Ворота.

Увильнул!

* * *

Любезно, чтоб им потрафить, квакер-библиотекарь промурлыкал:

– К тому же нам остались бесценные страницы Wilhelm Meister'а. Великий поэт о великом поэте-собрате. Робкая душа противостоит нахлынувшим бедствиям, раздираемая противоречивыми сомнениями, точь-в-точь что наблюдаем и в реальной жизни.

Он сделал пируэтистый шаг вперёд, на прискрипнувшую бычьекожу, и пируэтистый шаг назад, на церемониальный пол. Безмолвный служитель, чуть-чуть приоткрыв двери, поманил бесшумным знаком.

– Иду, иду,– сказал он, прискрипнув в направлении двери, но, всё же, медля.– Прекрасный бесплодный мечтатель, приходящий в унынье от грубых фактов. Постоянно чувствуешь насколько, всё-таки, верны суждения Гёте. Верны при анализе по большому счету.

Двускрипным анализом он отполонезил прочь. Степенный, сановно деловой, подставил он возле дверей свое большое ухо, целиком, словам служителя: выслушал: вышел.

Двое вышли.

– Мсье де ла Палисэ,– фыркнул Стефен,– был жив за пятнадцать минут до своей смерти.

– Так ты добился,–спросил Джон (с желчностью старшего),– чтоб та шестёрка бравых медиков, накатала бы под твою диктовку УТРАЧЕННЫЙ РАЙ? Он назвал это СТРАДАНЬЯ САТАНЫ.

Улыбнулись. Улыбнулись улыбкой Кренли.

Сперва её пощекотал,
Потом погладил,
Потом катетор ввел,
Ведь он был медик,
Весёлый медик…

– Чувствую, ГАМЛЕТА тебе не помешал бы ещё ещё один. Семёрка дорога мистическим умам. В. Б. называет это число сиятельная семь.

Блескоглазый, склонил он свой рыжеватый череп к зелёноабажурной лампе читательского места, истекая бородой в густую зелень тени, оллав, святоглазый. Густо хохотнул: смехом стипендиата Троицы: безответно.

Сатана-оркестрант над крестом изрыдался
Теми ж слезами, что ангелы льют.
Ed eglia avea del cul fatto trombetto.