Улица

Пройдя несколько улиц и выйдя на улицу, ведущую в предместье, я заметил три больших крытых фургона на маленьких широких колесах. На фургонах висели таблички: «Международный цирк». Я присмотрелся и увидел в окошке одного из фургонов голову человека с папиросой во рту. Я узнал Язона. Четверть часа шел я вслед за фургонами. Наконец окошко, в котором я увидел Язона, отворилось, и громкий голос Язона позвал меня. Я ответил на его приветствие. Голова Язона исчезла из окошка, и фургон сразу же остановился. Язон выскочил в открывшуюся дверь, подбежал ко мне и схватил меня за руку:

— Проводите меня немного. Мы уезжаем в Померанию. А оттуда в Германию, в Пруссию.

Сейчас в нем не было той претенциозности, из-за которой мне не захотелось зайти к нему попрощаться.

Я залез в фургон.

— Можете ехать дальше! — крикнул Язон возчику, который сел на козлы и хлестнул лошадь. Фургон двинулся.

В фургоне было семь человек: Язон, три атлета, Долли и две наездницы. Атлеты сидели на драном матрасе и играли в карты. Женщины готовили еду на примусе. На стенах висели одежда и афиши, изображающие борющихся на арене атлетов. Было темно. Маленькая керосиновая лампа тускло светила красноватым светом. Долли, укрытый какой-то старой теплой одеждой, спал на соломенном тюфяке. Женщины, одна — высокая, с длинными, ладными ногами, черными волосами и большой, крепкой грудью, вторая — постарше, светловолосая, с сильно напудренным лицом, сидели на полу. У блондинки во рту была папироса. Они разговаривали между собой по-немецки. Никто не обратил на меня внимания, когда я вошел. Только две женщины окинули меня взглядом. Атлеты были поглощены игрой, а Долли спал.

— Садитесь сюда! Тут мягко, — Язон указал на матрас.

Мы уселись вдвоем.

Фургон тряхнуло, и светловолосая женщина поправила примус, чтобы тот не упал со скамейки. Темноволосая что-то ей рассказывала:

— Понимаешь! Он как-то пришел ко мне… Ха-ха-ха, ну и козел… — она засмеялась громким, грудным смехом.

— Ну да, он не так глуп, как ты думаешь! — ответила блондинка, затягиваясь папиросой.

Атлеты поминутно восклицали:

— Двойка… семерка… черт подери!

Головы атлетов были освещены керосиновой лампой, их тени дрожали на стене. Двое из них стояли на коленях, а третий прилег на пол.

В тесном фургоне было жарко от крепких мужских тел, распространявших запах здоровой, мускулистой плоти. Женщины лежали в углу, прижавшись друг к другу животами и грудями, и громко смеялись. Все колыхалось, когда фургон трясло по неровной брусчатке. У игроков звенели монеты, и из широкой груди атлетов, всякий раз, когда фургон встряхивало, вырывалось:

— Черт подери!

— Дальше потащимся, — сказал мне Язон. — Честно говоря, опротивел мне ваш город. Не говоря о том, что и сам-то город не бог весть какой красивый — фабрики да фабрики, я не люблю задерживаться на одном месте.

— А как Долли? — спросил я.

— Кто ж его знает! Вроде лежит помирает, а вплоть до вчерашнего дня веселил публику. Ни одного представления до сих пор не пропустил.

Язон встал, развязал узел и достал бутылку коньяка.

— Не откажетесь?

Я ничего не ответил. Он налил мне стаканчик, который достал из того же узла, и протянул мне.

Мы выпили.

Фургон со стуком трясся по брусчатке.

Атлеты, игравшие в карты, были охвачены азартом. Их большие тела беспокойно двигались и дрожали. Женщины лежали рядышком и хохотали, рассказывая друг другу веселые истории. Старшая, та, что с папиросой, выпускала клубы дыма и, прерывая смех, приглушенно восклицала:

— Вот дурень!

В синем пламени примуса были отчетливо видны разгоряченные раскрасневшиеся лица трех атлетов, игравших в карты. Деньги на столике звенели, не переставая. Долли проснулся, его бледное лицо с большими синими глазами было покрыто потом.

— Спрашивается, куда бы мне поехать? Мне без разницы! Что там, что тут. Какая разница, где быть? Я забываю города, в которых бывал, как прошлогодний снег.

При этих словах Язон засмеялся, схватил меня за рукав и придвинулся ближе:

— Вы помните историю, которую я вам рассказывал… Про дочь текстильного фабриканта… Так вот, увидев афишу, что мы даем последнее представление в Лодзи, она позавчера явилась ко мне в отель, положила на стол хрустящую стодолларовую купюру и бросилась мне на шею, называя дорогим, любимым и другими ласковыми и нежными словами. Я забрал сотню и послал ее клоуну Долли. А сам улегся в постель с этой дамой… я не переставал хохотать как сумасшедший, хохотал ей прямо в лицо… Странная женщина… И сам я в таком странном положении… Атлет-проститутка… Неслыханное дело… Ха-ха-ха! — И Язон расхохотался, сотрясаясь всем своим мускулистым телом, так что задрожал пол и зазвенели, танцуя и подпрыгивая, деньги карточных игроков.