Улица Америки (СИ)

…И вот я снова оказалась там, куда так давно хотела попасть. Странно звучит, не так ли? Городская девушка, мало приспособленная к жизни, и боящаяся ответственности, рвется туда, где жизнь может оборваться в любой момент. Но, может, в этом и кроется истинная причина? Когда не знаешь, что будет завтра, не знаешь, доживешь ли до вечера, все становится проще. Не нужно строить долгих планов, бояться потери работы или страховки – когда ходишь по краю, для тебя есть лишь здесь и сейчас. Вчерашний день ушел без возврата, а завтрашнего не существует. Я признавала, что отчасти это было продиктовано моей инфантильностью и нежеланием взрослеть, но даже не пыталась это отрицать.

С той первой командировки в Ирак прошло много времени, но оказавшись на военной базе близ Триполи, я поняла, что ничего не забыла. Не чувствовала себя растерянной или напуганной, не шугалась, когда мимо проходили загорелые, раздетые по пояс мужчины, и легко поддерживала грубоватые армейские шутки. Я была в своей стихии.

Материал решено было посвятить непосредственно военным действиям, пресыщенную публику уже не интересовала размеренная жизнь военных баз – люди хотели экшена, крови и драмы. И я собиралась дать их им.

В первый же день наша группа стала свидетелями стычки оппозиции и правительственных войск: увиденное мною в Ираке оказалось детским садом в сравнении с этим. База Алекса находилась в относительно мирной зоне, к тому же война в Ираке тогда шла на убыль – здесь же она развернулась во всей своей ужасной красе.

Мы с ребятами находились в двух километрах от места битвы, ближе было не подобраться, да я бы и сама не сунулась туда, хотя, конечно, читала о журналистах, лезущих в самое пекло. Их материалы разлетались, как пирожки, деньги лились рекой, вот только жизни были коротки.

В Триполи я провела месяц. За это время у меня накопилось достаточно материала: видео, фото, статьи… Шеффилд требовал выслать их немедленно, но я подозревала, что он задумал – опубликовать их под брендом своего издательства, где мое имя, как автора, значилось бы в самом конце и мелким шрифтом. Такой ход позволил бы ему порядком сэкономить на гонораре, но за эту командировку я заплатила собственным тело и собиралась отыграть вложенное.

Еще при заключении контракта я настояла, что материал будет выходить только по моему возвращению, или же, если я дам письменное согласие на его публикацию раньше срока. Шеффилду и его юристам это не понравилось, но я сказала, что согласна работать лишь на таких условиях. Оставалось только гадать, как он скрипел зубами, когда понял, что не сможет сэкономить на мне.

— Это выстрелит, — сказал Брайан, когда я отослала ему материал, а на следующий день позвонила по скайпу. — Будь я проклят, это выстрелит.

Двумя днями ранее мне удалось подобраться к зоне боевых действий на восемьсот метров. Земля сотрясалась от залпов орудий, пыль и песок кружили в воздухе, а стекла в фургоне угрожающе звенели. Я сидела за машиной, прижавшись спиной к дверце, и вела запись от первого лица.

— Нереально круто, — похвалил он и, немного помолчав, все добавил, — но ты ведь понимаешь, насколько это опасно? Уверена, что хочешь продолжать?

— Более чем.

Адреналин все еще кипел в моей крови, но главное – я понимала, что нашла свое. Вот это все: опасность, игры со смертью, хождение по краю… До трясущихся пальцев, до судорог в животе и пульсирующей в висках крови. Возможно, я ненормальная. Или адреналиновая наркоманка – кажется, в современной медицине такой диагноз официально существует. Ну и плевать.

В ту ночь я долго не могла заснуть, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью, что снова оказалась в строю, и страхом, что, вероятно, схожу с ума. Ну, не может нормальный человек ловить кайф от ужаса и крови – а война, это всегда ужас и кровь. По-другому не бывает.

Я закрывала глаза и видела пыль от взрывающихся снарядов, разрушенные здания и трупы людей – военных и гражданских. Слышала грохот автоматных очередей, крики и брань на незнакомом языке, но знать его и не требовалось – язык страха и злобы понятен каждому.

Я снова и снова прокручивала в голове этот кошмар, но мне не было страшно. Что это? Черствость? Приобретенный цинизм? Или банальная жажда наживы, ведь я уже тогда примерно представляла, какую сумму отхвачу на собранном материале.

Я посмотрела на часы и, подсчитав разницу во времени, позвонила Алексу. Он даже не знал, где я находилась – в последнее время мы редко выходили на связь, и я знала, что было тому причиной. Шеффилд. Мне не хотелось врать Алексу, и я боялась, что стоит ему увидеть мое лицо на экране компьютера, как он все поймет. Но тогда, в пустом гостиничном номере я чувствовала острую потребность увидеть его, услышать голос. Я чувствовала себя растерянной, и мне было необходимо зацепиться за что-то родное. Прямо сейчас. Немедленно.

Он ответил почти сразу. В Зальцбурге было раннее утро, и мутный свет пробивался сквозь белые шторы за его спиной. Лицо тонуло в полумраке, но, угадывая любимые черты, я ощущала, как в груди разливается тепло.