Улица Ангела

Мисс Мэтфилд опять вернулась к мыслям о Рождестве и решила, что «все это, в общем, безобразие». Вы дарите людям всякую дребедень — альбомы, календари и тому подобные лишние вещи или вещи полезные, но ненужные тем, кому они подарены, — перчатки не того размера, чулки не того цвета. (Кстати, пора и ей подумать о подарках, а с деньгами у нее сейчас очень туго!) На праздниках поневоле объедаешься (даже такой сторонник диеты, как ее отец, утверждал, что на Рождество все разрешается) и сидишь в гостях, притворяясь веселой, на самом же деле осовев от еды и скуки, сонная, с головной болью, и ощущаешь настоятельную потребность выпить соды. А когда сидишь дома, то зеваешь, стараешься убедить мать, что у тебя нет от нее никаких тайн, и от нечего делать разбираешь домашнюю библиотечку. Если идешь куда-нибудь, потом приходится дома врать, что чудесно повеселилась, а веселье состоит в том, что надеваешь бумажные колпаки, извлеченные из хлопушек с сюрпризами, или играешь в разные игры («Название реки на букву „В“. Постойте-ка!»). И самое обидное то, что легко вообразить себе подлинно веселое Рождество, которое может заменить взрослым волшебные праздники детства, такое Рождество, какое всегда ожидают люди и каким оно никогда не бывает.

Автобус остановился, заглотал в свое нутро двух женщин, нагруженных разными свертками, игрушками, бумажными колпаками, внесших с собой суетливое оживление (верный признак близости Рождества, ибо в другое время вы никогда не увидите таких женщин с игрушками и свертками), и покатил дальше. А мисс Мэтфилд вызвала из тайного уголка души свою давнюю мечту о настоящем Рождестве. Она видела себя в старой усадьбе где-то за городом. Огонь камина и свет зажженных свечей отражаются на полированной поверхности мебели. Подле себя она видела неясную фигуру — обожающего ее мужа, высокого, статного, может быть, и не красавца, но благородной наружности, двух или трех детей, также безликих, — только звонкий смех и золотой блеск кудрей, — и друзей, приехавших погостить, милейших людей. «Ах, Лилиан, как у вас тут чудесно!» Суетятся приветливо улыбающиеся слуги. Трещат поленья в камине, за окном падает снег. На обеденном столе красного дерева сверкает старинное серебро. Тень мужчины говорит низким, проникающим в душу голосом: «Милая, как ты хороша в этом платье…»

«Да перестань ты, дура!» — мысленно одернула себя мисс Мэтфилд. Такие бессмысленные фантазии только расстраивают человека. Она старательно напоминала себе, как смешна бывает иногда. Это помогает взять себя в руки.

Да, она, как всегда, поедет на Рождество домой, дорогой будет с удовольствием думать о праздниках, воображая, что на этот раз они пройдут очень приятно. А приехав, будет удивляться про себя, как она могла думать, что будет что-нибудь, кроме гнетущей скуки. Да, каждый раз одно и то же. Но все же это вносит какое-то разнообразие, размыкает заколдованный круг существования в конторе и Бэрпенфилде. Никогда еще оно не казалось ей таким тоскливым, как сегодня. В Бэрпенфилде становилось все неуютнее. Эвелина Энсделл (счастливица!) уехала со своим нелепым отцом, и в их общежитии не появлялась ни одна новая сколько-нибудь занятная девушка. Мисс Мэтфилд казалось, что она уже целый век не встречала ни одного интересного человека. На улице Ангела жизнь ее с тех пор, как уехал мистер Голспи, единственный веселый человек в конторе, сводилась к механическому стучанию на машинке. С непривычной для нее искренностью мисс Мэтфилд признавалась себе, что мистер Голспи, несомненно, интересный человек, самый интересный человек из всех, кого она знает, и она будет рада его возвращению. Было бы забавно (если бы только у нее хватило на это мужества и смелости) пригласить мистера Голспи в их клуб, познакомить с Тэттерс, сказав: «Мисс Тэттерс, вот единственный веселый человек из всех, кого я знаю». Нет, Боже упаси, Тэттерс надо держать подальше… В клубе с утра до ночи только и разговору, что о Тэттерс.

Она имела случай лишний раз убедиться в этом, когда добралась наконец до клуба, ибо на площадке перед ее комнатой ей попалась навстречу мисс Кэрси.

— Это вы, Мэтфилд? — простонала Кэрси, как всегда унылая и какая-то отсыревшая. — Ох, не подходите вы сегодня к мисс Тэттерс, Боже вас упаси сунуться к ней! Я зашла к ней поговорить насчет моей комнаты, а она чуть не вцепилась мне в волосы и даже не дала мне сказать, когда и кому я хочу передать комнату. Поверите ли, Мэтфилд, она так на меня накинулась, как будто меня уличили в воровстве или в чем-нибудь еще похуже. Ужасная женщина, правда? А между тем, когда я зашла к ней в прошлый раз, она была со мной мила и любезна и даже расспрашивала о сестре — той, которая уехала в Бирму. Нет, теперь я к ней целый год и близко не подойду! — добавила она, с наслаждением смакуя это событие. — Я ей буду теперь, как другие, писать заявления. Не подходите к ней сегодня!