Миссис Дэрсингем не была «настоящим уродом», но не была и так хороша, как она тайно воображала. Она ничем не отличалась от сотен других английских жен ее возраста — лет тридцати с небольшим: такая же белокурая, розовая, утомленная, уже немного расплывшаяся. У нее были приятные голубые глаза, вздернутый нос, чуточку недовольное выражение губ. Если не считать тайной саги кухни и детской, где существа с самыми лестными рекомендациями на поверку оказывались неизменно ленивыми, дерзкими и вороватыми, жизнь миссис Дэрсингем была, в сущности, довольно скучна, потому что ее ничто особенно не интересовало и в Лондоне у нее было мало знакомых. Но она не сознавалась в этом никому, даже мужу, и только в редких случаях, когда она выходила из себя и давала волю чувствам, правда, как вспышка пламени, пробивалась наружу. Обычно же миссис Дэрсингем делала вид, что жизнь ее — увлекательный и пестрый калейдоскоп людей и событий. Она, собственно, не то чтобы сознательно лгала, но создавала атмосферу, в которой каждое незначительное явление тотчас принимало фантастические размеры и неверные очертания, как предметы под водой. «Чашка чаю» по понедельникам и званый обед по пятницам в ее речах преображались в сплошные празднества всю неделю, вечное кружение в вихре светской жизни и не для удовольствия, а по обязанности. Если миссис Дэрсингем встречалась с кем-нибудь два-три раза, то в ее передаче выходило так, будто она проводила с ним — или с нею — дни и ночи и будто это был не один человек, а целая толпа. После того как ей случилось побывать в театре дважды на одной неделе (со старой подругой ее матери, приехавшей из Уорстера), она чувствовала себя так, как чувствует себя театральный рецензент к концу утомительного осеннего сезона. Даже в тех случаях, когда она признавалась, что не присутствовала на каком-либо торжестве, не знакома с тем или иным человеком, не была на представлении модной пьесы, не читала той или иной книги, она умудрялась придавать этим фактам вместо негативного настолько позитивный характер, что можно было подумать, будто она имеет какое-то очень близкое отношение к человеку, книге, пьесе, о которых шла речь. Достигалось это отчасти тем, что она делала ударение на частице «не»: «Нет, я
Стоя рядом на разостланной у камина медвежьей шкуре, супруги услышали шум, возвещавший прибытие первых гостей. Это, должно быть, пришел Голспи или Трейпы — во всяком случае, не Пирсоны, которые жили наверху и всегда появлялись лишь после того, как услышат, что кто-нибудь из гостей уже пришел.
Это действительно оказался Голспи. Мистер Дэрсингем едва узнал его в слишком широкой визитке и слишком узком черном галстуке. Только что мистер Дэрсингем успел представить его жене, как вошли Пирсоны, улыбаясь и запыхавшись, — они не любили опаздывать точно так же, как и приходить первыми.
— А, добрый вечер! — воскликнул мистер Пирсон с таким видом, словно он нечаянно увидел всю компанию.
— Ну, как вы поживаете, моя дорогая? — обратилась миссис Пирсон к хозяйке дома. Никто бы не подумал, что дамы виделись не более четырех часов тому назад.