Улица Яффо

– Я ничего ему не сделал! И вам ничего не сделал! – Элиас вскакивает, теряя самообладание. – Мир не вращается вокруг вас! И даже не вокруг него! Мне плевать, был ли он евреем, христианином или поклонялся зеленому кактусу! Речь о людях, которые на его совести. Вам плевать, но это моя семья! Вы действительно ничего не знаете об этом или просто играете в наивность?

– Синьор! Si calmi! [64] – громко говорит полицейский, вставая.

– Вы сильно ошибаетесь, – твердо говорит Жоэль. – Я знаю моего отца. Он был хорошим человеком.

– А мой нет, – отвечает Элиас и садится.

– Что же он сделал? – беспомощно спрашиваю я.

Элиас нервно трет лицо, смотрит на полицейского и скрещивает руки на груди.

– То, что я скажу, будет использовано исключительно против меня. Да и вы все равно мне не поверите.

Мертвая тишина. Только лампа гудит. Он упорно молчит.

Жоэль встает и направляется к двери:

– Пошли, мы уходим отсюда.

– Мы ждем этого с сорок восьмого года, – говорит он.

– Ну возьмите же себя в руки, черт возьми! – Мне это просто уже невыносимо. – Вы оба старше меня!

Жоэль останавливается. Я подаюсь к Элиасу:

– Что ты имеешь в виду? Что произошло между ним и твоей матерью? Как они вообще встретились?

Он молчит. Охраняет свое сокровище. Я поворачиваюсь к Жоэль:

– Тогда ты расскажи ему о Хайфе! – И, обращаясь к Элиасу, добавляю: – Мориц действительно не сделал ничего плохого. Он был абсолютно честный.

Элиас бросает на меня циничный взгляд, так что я тут же начинаю злиться на себя. Я защищаю человека, которого не знаю. Только потому, что он мой родственник. Я надеюсь, что Жоэль откликнется на мою идею, но она решительно качает головой. Элиас откидывается на спинку своего сломанного стула.

– Нина, – дразняще спокойно говорит он, – почему бы тебе просто не рассказать о том, что знаешь ты?

– Я?

– Я рассказал тебе о моей семье. Но ты не сказала почти ничего о твоей семье. Что они знали о Морице?

Я в недоумении смотрю на Жоэль. Меня раздражает, что она не приходит мне на помощь.

– Кому это нужно, – говорю я. – Да мы его почти не знали.

– Правда? Никогда с ним не встречались? Неужели он больше никогда не бывал в Германии? – самодовольно спрашивает Элиас. Как будто знает больше, чем я.

– Ну да… не совсем, просто…

Теперь и Жоэль с любопытством смотрит на меня:

– Он приезжал к твоей семье?

Пожалуйста, не надо, звучит в моей голове. Не здесь. Моя мать не продержалась бы и пяти минут в этой тюрьме. Жоэль снова садится, бросает пачку сигарет на стол и ждет моего ответа.

– Не было никакой семьи, – говорю я.

Жоэль подвигает сигареты на середину и бросает быстрый взгляд на Элиаса. На этот раз он берет одну.

– Тогда расскажи нам о своей матери, – просит он.

Нам, сказал он. Двое против одного. Но если я струшу сейчас, они никогда не скинут свои панцири. Карты розданы. Теперь мой ход.

Глава 36

Давайте все встанем и потанцуем под песню,

Это был хит еще до рождения твоей матери.

Хотя она родилась давным-давно,

Твоя мама должна знать.

Твоя мама должна знать [65].

Леннон / Маккартни

Берлин

Начало шестидесятых в моем представлении всегда черно-белое. «Битлз» в Гамбурге. Строительство Стены. Для матери это были первые годы в цвете. Тогда она вырвалась из серого вдовьего мира моей бабушки. Когда она об этом рассказывала, казалось, что ее жизнь по-настоящему началась только в восемнадцать лет. Лето 1961 года, станция городской электрички «Трептауэр Парк»: она садится, дверь закрывается, она машет рукой через окно. Фанни, ее мать, потерянно стоит на платформе, глядя на нее с окаменевшим выражением лица. Картина в серых тонах, квинтэссенция всей жизни Фанни: женщина, которую бросают.

* * *

Такой, должно быть, видел ее Мориц в последний раз. Когда он ушел на войну и не вернулся. Осенью 1942 года на станции Анхальтский вокзал солдат садится в поезд вместе с товарищами. У его невесты на пальце кольцо. Накануне они дали друг другу поспешное, священное обещание. И ни один еще не знает, что через девять месяцев родится их ребенок. Моя мать Анита.

* * *

Мир Аниты становится разноцветным, когда она едет в поезде на запад. Я вижу ее голубые глаза, которые бодро глядят в окно, ее короткие светлые волосы. Ее летнее платье я вижу еще черно-белым. Чрезмерно благопристойное, выбранное мамой. Но вскоре на ней будет желтое платье-футляр, затем синие джинсы и большие солнцезащитные очки. Цветочные принты самых ярких расцветок, которые ее мама даже представить себе не могла. У Аниты слезы на глазах, но когда она оборачивается и поезд набирает скорость, солнце бьет ей в лицо. Она клянется никогда не возвращаться. Теперь ей нужно лишь пересечь границу секторов без проверки.

* * *