Улица милосердия

Мать Клаудии становилась все больше, пока однажды, наконец, не стала большой. Ее психотерапевт не смогла избежать некоторых предположений: как только Деб располнела, исчезли ухажеры, трущиеся вокруг трейлера. Как только Деб располнела, они обе оказались в безопасности.

Тогда Клаудия этого не понимала. Как и большинство подростков, ее заботила только ее собственная персона. В четырнадцать, в пятнадцать лет она испытывала перманентное чувство стыда и была просто парализована собственной неуверенностью в себе. А наличие внезапно растолстевшей матери делало все только хуже (это не добавляет ей очков). И решающим фактором здесь было то, что набор веса ее матери совпал с периодом ее собственного полового созревания, опытом и без того травматичным во всех смыслах. (Клаудия поздно расцвела – эту фразу нужно запретить на законодательном уровне, – и процесс цветения не доставлял ей ни малейшего удовольствия.) По мере увеличения матери в объемах ее собственная набухающая грудь казалась ей зловещим предвестием неминуемого будущего.

В шестнадцать она перестала есть. Поначалу неосознанно: она была так занята процессом закидывания пищи в приемышей, что забывала поесть сама. Позже она начала делать это сознательно. Она обнаружила, что ей нравится чувство голода, нравилась необычная энергия, которую оно давало, ощущение ясной головы и полного контроля. Она могла есть все, что захочет и когда захочет. В отличие от всей остальной ее жизни, здесь выбор был исключительно за ней.

Клаудия ела все, что хотела и когда хотела, и почти всегда это означало ничего и никогда. Когда у нее сдулась грудь и пропали месячные, она почувствовала себя победительницей. Она совершенно точно доказала, что она – не ее мать.

Она не была и никогда не будет даже близко похожа на Деб.

В КОЛЛЕДЖЕ ОНА ВСТРЕЧАЛА ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ПРИЕЗЖАЛИ В МЭН на лето и проводили каникулы в домиках на побережье, но она ни разу не встретила никого, кто жил бы в глубине штата, тем более круглый год. Когда в списке первокурсников – прототипе Фейсбука[8], отпечатанном на мелованной бумаге и известном в кампусе как «скотобаза», – напротив ее имени появилось название ее городка, ей нечего было стыдиться. Для ее однокурсников в Стирлинг-колледже Клэйборн не имел никакого убогого определения, он вообще не вызывал ровным счетом никаких ассоциаций – они все выросли в элитных пригородах восточного побережья и попросту никогда не бывали в подобных местах.

Они были из благополучных семей. Львиную долю из них выперли из престижных частных школ. Стирлинг был для них запасным аэродромом – Клаудия никогда не слышала этого выражения до того, как попала в кампус. Она не подавала документы ни в какие другие места, не подала бы и в Стирлинг, если бы не одна учительница – божий одуванчик – из клейборнской школы, которая сама была гордой выпускницей Стирлинга и которая, храни ее господь, убедила Клаудию попробовать.

Когда пришло письмо о зачислении, Деб не давала ей его прочитать. Пока они орали друг на друга, силясь перекричать телевизор, мать держала ее будущее в своих руках.

Частный колледж – дорогое удовольствие. Это была очевидная правда, но далеко не причина, по которой мать не хотела ее отпускать. К тому времени у Деб уже была вторая работа в агентстве сиделок и по вечерам она ходила к пациентам на дом. Если Клаудия уедет в колледж, кто будет заниматься приемышами? Без ее круглосуточной безвозмездной помощи их привычная жизнь рухнет.

Ее мать не сказала: «Не оставляй меня».

Она сказала: «Ты ничем не лучше других».

Если Клаудии так приспичило учиться дальше («непонятно зачем», могла бы добавить Деб), в Бангоре есть муниципальный колледж. С дипломом медсестры работа в Окружном доме ей, считай, обеспечена.

Это был убедительный аргумент, но тогда Клаудия была готова пойти на все, чтобы уехать в колледж, – ползти по битому стеклу, если понадобится.

Даже разговор такой степени важности не заставил их выключить телевизор.

Рабочий день Тимми начинался в шесть утра. Жаворонок поневоле – наследие службы в морской пехоте: ранние подъемы до конца жизни и один кривой партак.

Он забил бонг и принялся ждать сообщения, звонка или стука в дверь.

В квартире стоял дубак. Он выкрутил отопление на полную и включил реалити-шоу о копах в Майами: нательные камеры, стоянки, обыски, задержания, подозреваемые, пускающиеся в бега. Подозреваемые в Майами не носили маек, палило солнце, а у Тимми в квартире ритмично клацал радиатор, словно кто-то лупил по нему молотком. Где-то вдалеке слышался рокот: снегоуборочные машины неслись вниз по Вашингтон-стрит. Небо на западе было тяжелым и серым, бостонская зима наступала.

Он уже собирался забить второй бонг, но в этот момент вспыхнул экран телефона: даров, эт Брент (от Иэна) ты щас работаешь?

Он отдаленно припоминал имя Иэн, поэтому сразу же ответил: ага, в любое время.