Улица отчаяния

Я человек предельно эгоистичный, моя самоотверженность и та эгоистичная. Я раздал все, что у меня было, я приехал сюда в безнадежной надежде, чтобы сказать, что мне не нужно ничего, кроме любви, – но это мне только так кажется. В действительности я приехал сюда за отпущением грехов. Я хочу, чтобы Джин меня исповедала, сказала, что все в порядке, что я не такой уж плохой человек, что последние двенадцать-тринадцать лет не пропали совсем уж даром; господи, ну конечно же Джин не скажет: «Останься со мною, мой любимый», – но при удаче она хотя бы возложит свои нежные руки на мое горячечное, истомившееся чело, даст мне поцеловать свой перстень. Прощение, отпущение, аве Джин, грация плена…

Да все мы эгоисты. Продать все свое достояние и уйти в калькуттские трущобы, работать в джунглях с прокаженными… в моменты крайнего своего цинизма я задаюсь вопросом, а не эгоизм ли все это, ведь сознание, что ты сделал все, что мог, избавит тебя от душевных терзаний, позволит тебе жить в мире с самим собой. Накрывая грудью гранату, ты знаешь, что ты герой и что страх перед смертью никогда уже не заставит тебя обратиться в позорное бегство.

Скорее всего, я просто-напросто гнусный циник. Циничный гнус.

Итак, Дэниел Уэйр отправился на поиски своей прежней любви. На первый взгляд – смелое, рискованное предприятие, а что в действительности? В действительности ты попросту прячешься в кусты. Господи, на что мы только не идем, лишь бы скинуть с себя ответственность, улизнуть от своих прямых обязанностей.

Единственный мыслящий вид среди всех тварей, обитающих на этой чертовой планете, а что мы делаем? Вернее, что мы стараемся не делать?

Правильно.

Мы вербуемся в армию, мы уходим в монастырь, мы твердо придерживаемся партийной линии, мы верим тому, что написано в старых книжках и в говенных газетах, или тому, что нам говорят из того же говна слепленные политики, и мы все время стараемся не думать, стараемся переложить эту докучную обязанность на кого-нибудь другого – на кого угодно другого. Запишемся в этот орден, подчинимся этому приказу, пусть даже нам приказали пытать и убивать, или поверим самой невероятной, неслыханной чуши, слава богу, что мы-то сами не будем виновны в ошибке.

А при чем тут мы, мы только сделали, как нам было сказано…

И любовь, она ведь, по сути, те же яйца, только в профиль.

Я сделал это для семьи, для жены и детей. Самоотверженность, упорная работа…

Кто бы спорил, это лучше, чем прямой, беспардонный эгоизм, когда мужик проматывает все деньги, лупцует жену и терроризирует детей, но разве моя попытка улизнуть от ответственности не отдает чем-то подобным? Симулировал свою собственную финансовую смерть, потом поехал черт-те куда черт-те зачем… игрушки, детские игрушки. И все с единственной целью — спрятаться, вернуться в люльку, к сочащейся молоком сисе.

И кого же я надеюсь обмануть?

(Ответы на открытках, по адресу…)

Небо темнело, зимою дни короткие.

Я зашел в гостиницу и пообедал, мыча себе под нос свежесочиненную мелодию и изучая свежеприобретенную карту. Первоначально я думал идти самым коротким путем, по прибрежной тропинке, но сумерки быстро сгущались, а мне отнюдь не улыбалось сверзиться в темноте с какого-нибудь обрыва и поломать себе шею. Смешно бы получилось – оставаясь в живых, ввести свое завещание в действие и помереть на следующий же день.

Так что пойду-ка я по торной дороге, пусть меня лучше машиной переедет.

Я добрался до Задов Кеппоха к четырем с небольшими минутами. Новенький деревянный одноэтажный домик Джин стоял среди сосен, в близком соседстве с полудюжиной своих близнецов. Место для них выбрали красивое, с видом на каменистый берег, залив Слейт и еле проглядывавшие в вечерней дымке горы острова Скай.

В доме было темно. Я сел на забор и начал ждать. В паре соседних домиков горел свет, и я поминутно оглядывался, опасаясь, а вдруг там кто-нибудь подойдет к окну и увидит подозрительного типа… а потом я вдруг разозлился на себя, чего это я так легко смущаюсь, веду себя так, будто я и вправду в чем-то виноват. Я подпер подбородок рукой, ни дать ни взять тот мыслитель, и начал размышлять о связях между виной и смущаемостью.

В конце концов я решил, что такая задача мне не по зубам, во всяком случае – в настоящий момент. Но нельзя ли сделать из нее песню, вот в чем вопрос. Есть там эта связь или нету ее вовсе, дело десятое, а вот есть ли песня?

А кто ее знает, есть она или нет. Я сидел на заборе и беззвучно напевал другие песни – те, которые есть.

Фары я заметил еще издалека; машина подъехала к дому Джин и остановилась. Из ее окошек и сквозь ветровое стекло на меня смотрели еле различимые в сумраке лица. На дальней, невидимой мне стороне машины хлопнула дверца – кто-то, по-видимому, вышел. Я слышал голоса. Человек, вышедший из машины, разговаривал с водителем и с кем-то еще. Женский, очень молодой голос громко сказал: «Тогда подождите немного».