Улица отчаяния

К тому времени, как психиатр убедил меня откопать в голове эти воспоминания, папаша был уже надежно заперт в тюрьме Барлинни. Человека прикончил. Безо всякой особой цели, просто у парня, который чем-то там досадил ему в баре, оказался слишком уж хрупкий череп. Такая вот непруха. Собственно, папаше это было не в новинку, он стал постоянным клиентом местных каталажек задолго до моего рождения. За воровство, за драки, и всегда по пьяни. Если разобраться, он не был даже каким-нибудь там особо буйным, просто глупый, слабохарактерный мужик. Уже после нескольких рюмок папаша становился агрессивным, он знал за собой эту слабость, но всегда считал, что уж на этот-то раз все будет по-другому и он удержит себя в руках. А потому он раз за разом надирался, а надравшись, начинал задирать всех, кого ни попадя, и ввязывался в драки и попадал за решетку.

Я придумал про своего папашу шутку. Надобно знать, что он глубоко презирал образование, считал всех студентов дармоедами и пустозвонами. У него был обычай бахвалиться, что сам он обучался в Университете жизни (нет, честно, он прямо так и говорил). Так вот, слушайте шутку: папаша обучался в Университете жизни, только его регулярно оттуда исключали.

Смешно, правда?

Чуть раньше, чем супруг Бетти угодил в Барлинни, моего папашу перевели в Петерхедскую тюрьму, так что у них не было шанса познакомиться. А жаль. Десять лет назад он вышел. Мама его приняла – щуплого, седого, совершенно сломанного человека; теперь в их новом килбарханском доме он днями напролет сидит перед телевизором. Он не пьет ни капли, никуда не ходит и ложится в постель по первому маминому слову, это что же нужно было сделать, чтобы довести его до такого состояния. И все же иногда я думаю, что он получил ничуть не больше, чем заслужил.

А может, я просто черствый, бездушный ублюдок.

– Что-то ты как-то с лица сбледнул.

– Э-э-э, что? – Я недоуменно взглянул на Бетти, вырвавшую меня из безрадостной пучины воспоминаний. – Сбледнул?

– Ну да, ты выглядишь ну точь-в-точь будто сам посидел в тюряге, ну точь-в-точь. А это у тебя что такое? – Бетти подобрала с простыни мою левую, с разбитыми в кровь костяшками руку и уронила на прежнее место. – Вот уж не знала тебя за такого. С кем ты там подрался?

– Ни с кем. – Я взглянул на ободранную пятерню, а затем пару раз согнул и распрямил пальцы.

– Рассказывай. Я что, не знаю, как выглядят у мужиков пальцы после драки? Из-за чего ты подрался?

– Да ни с кем я не дрался. Просто залезал на одну штуку, вот и ободрал руки.

(А ведь кто его знает, может, Макканн не сказал мне всей правды. Может, я все-таки кому-нибудь врезал? И что было потом, когда мы с ним разошлись? Я пошел и где-то там купил себе кэрри. А потом? Ввязался в драку? Может, и так, я же ничего не помню… Хотя нет, я же совсем не умею драться. Меня же и трезвого любой ребенок сделает. Любой малолетний, закаленный в уличных боях хулиган. И такое-то травмирующее событие, как драка, я никак не мог забыть… или мог?)

– Ну да, конечно, с лестницы упал. Расскажите своей бабушке.

– И не падал я ниоткуда, я залезал.

– Так ты что, в комнату чью-то хотел залезть?

– Да нет, дело в том, что я просто… я просто был пьяный, вот и потянуло полазать. Ничего я не воровал и не собирался. – Я спрятал руки под простыню и лег на спину.

Некоторое время мы молчали: она – сидя, я – лежа. Я смотрел в ненормально высокий потолок своей колокольной спальни. И думал.

– А знаешь, ведь я в жизни ни разу ничего не украл. – Я скосился на Бетти. – Удивительно, правда?

– Уж куда удивительней. – Бетти на мгновение вскинула темные, густые брови и полезла в пачку за очередной сигаретой. – А ты точно знаешь?

– Да, пожалуй, точно.

А правда, и как же это вышло, что за все свое детство-отрочество-юность я так ни разу ничего не спер? Каждый из моих друзей хоть что-нибудь да спер. Да и вообще почти каждый, кого я хоть немного знал. А я не воровал. Боялся. Я всегда очень ярко себе представлял, как это будет, если меня поймают. Вина, жуткое ощущение того, что тебе говорили не делать того-то и того-то, а ты не послушался, и сделал, и попался, и понес наказание. Ужасающая логика этой последовательности, словно все ее звенья твердо предопределены и только не успели еще реализоваться. Меня останавливал страх. Боязнь вины. Боязнь стыда, неловкости, замешательства. Боязнь того, что скажет мама.

Ну а в результате я чувствовал себя виноватым, что я не такой, как все мои товарищи.

Бетти закурила сигарету. Я лежал и думал.