Улица с односторонним движением. Берлинское детство на рубеже веков

В моей коллекции открыток было несколько таких, от которых в памяти ярко запечатлелась не картинка с видом, а исписанная оборотная сторона. На ней стояла красивая разборчивая подпись: Хелена Пуваль. Так звали мою домашнюю учительницу. «П», первая буква ее фамилии, была та же, что в словах «правильный», «пунктуальный», «первый»; «в» означала «верный», «вежливый», «воспитанный»; ну а «л» в конце раскрывалась как «любящий», «лучший», «любезный». Будь в этой подписи только согласные, как в еврейских словах на письме, она была бы не только образчиком совершенной каллиграфии, но и кладезем всяческих добродетелей.

Кружок фройляйн Пуваль посещали мальчики и девочки из лучших домов буржуазного берлинского запада. Но очень строгих правил тут не было, так что в кружок буржуазных деток смогла затесаться и дворяночка. Звали ее Луиза фон Ландау, и само это имя вскоре меня очаровало. Но не потому оно и поныне остается для меня живым. Среди всех имен моих ровесников оно стало первым, в котором я расслышал акцент смерти. Было это, когда я уже перестал посещать кружок, поскольку вырос и учился в шестом классе. Если только мне доводилось очутиться на Лютцовской набережной, всегда я искал глазами дом Луизы. По воле случая он стоял на другом берегу как раз напротив садика, опустившего ветви к самой воде. И со временем он настолько глубоко соединился с любимым именем, что я твердо уверовал: прекрасный недоступный цветник на том берегу – это кенотаф[70], пустая гробница маленькой покойницы.

Фройляйн Пуваль сменил господин Кнохе. К этому времени меня уже определили в школу. Происходящее в классе по большей части отталкивало меня. Однако не судилищам, какие любил устраивать господин Кнохе, обязан этот учитель тем, что остался в моей памяти, а своему достоинству провидца, предсказывающего будущее. Шел урок пения. Мы разучивали «Песню всадников» из «Валленштейна»:

По коням, друзья, живей, живей!
И – в поле, где ветер и воля!
В походах мы кое-что значим, ей-ей!
И сердце там весит поболе.[71]

Господин Кнохе обратился к классу с вопросом, как мы поняли смысл последней строки. Ответить никто, разумеется, не смог. Кнохе это, по-видимому, устроило, и он объявил: «Поймете, когда станете взрослыми».

От берега взрослой жизни, казалось мне тогда, меня отделяет река многих лет, подобно тому, как воды канала образуют преграду между мной и берегом, с которого смотрел на меня цветник, берегом, где я не бывал, поскольку на прогулках гувернантка водила меня за ручку. Позднее, когда никто уже не определял мои пути и сам я уже понял, в чем смысл «Песни всадников», изредка случалось мне бродить поблизости от цветника на набережной Ландверского канала. Но казалось теперь, что цветы его расцветали реже, чем прежде. И об имени, которое мы с ним вместе когда-то сохранили в памяти, цветник помнил мало – так же, как в строчке из «Песни всадников», теперь, когда я понял ее, мало оказалось того смысла, который мы должны были однажды постичь, согласно предсказанию учителя пения господина Кнохе. Пустая могила и взвешенное на весах сердце – два загадочных образа, разгадки которых мне и впредь придется напрасно ждать от жизни.

Крытый рынок