Улица Темных Лавок

Я останавливаюсь перед дверью на втором этаже. Я решил спрашивать у всех жильцов по очереди, не был ли прежде номер их телефона АНЖУ 15–28, и в горле у меня стоит комок — я отдаю себе отчет, что этот вопрос может показаться несколько странным. На двери медная табличка. Я читаю: ЭЛЕН ПИЛЬГРАМ.

Звонок задребезжал тоненько, с перебоями. Я долго не отнимал от кнопки указательного пальца. Дверь приоткрыли. Показалась голова женщины с коротко стриженными пепельно-серыми волосами.

— Мадам… Я хотел бы узнать…

Она не спускала с меня взгляда очень светлых глаз. Трудно было сказать, сколько ей лет. Тридцать, пятьдесят?

— Ваш прежний номер телефона не АНЖУ 15–28?

Она нахмурилась:

— Да. А что?

Она распахнула дверь. На ней был мужской халат черного шелка.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Я… я жил здесь.

Она вышла на площадку и внимательно посмотрела на меня. Глаза ее внезапно округлились.

— Вы… вы… месье Макэвой?

— Да, — сказал я на всякий случай.

— Входите.

Она, по-моему, действительно была взволнована. Мы стояли лицом друг к другу посреди передней с выщербленным паркетом. В некоторых местах были вклеены кусочки линолеума.

— А вы не так уж изменились, — сказала она с улыбкой.

— Вы тоже.

— Вы еще помните меня?

— Я прекрасно вас помню, — сказал я.

— Приятно слышать…

Она посмотрела на меня с нежностью:

— Прошу вас…

Я последовал за ней в большую комнату с высоким потолком и теми самыми окнами, на которые я обратил внимание еще на улице. Так же как в передней, паркет был кое-где испорчен и прикрыт белыми шерстяными ковриками. Комнату окутывал янтарный свет осеннего солнца.

— Садитесь, пожалуйста…

Она указала мне на стоящий у стены диванчик с бархатными подушками и села сама, слева от меня.

— Странно увидеть вас снова, так… внезапно.

— Я шел мимо, — сказал я.

Сейчас она казалась мне моложе, чем раньше, когда я увидел ее в дверях. Ни одной морщинки — ни в уголках губ, ни у глаз, ни на лбу, и ее гладкое лицо никак не вязалось с седыми волосами.

— Мне кажется, у вас изменился цвет волос, — рискнул я.

— Что вы… я поседела в двадцать пять лет… И решила не красить волосы…

Мебели в комнате было немного. Напротив бархатного диванчика у противоположной стены стоял прямоугольный стол. А между окнами — старый манекен, обтянутый грязной материей песочного цвета, его неожиданное присутствие здесь наводило на мысль о портняжной мастерской. Впрочем, и на столике в углу я заметил швейную машинку.

— Вы узнаете комнату? — спросила она. — Видите… Вещи я сохранила…

Она махнула рукой в сторону манекена.

— Все это осталось от Дениз…

Дениз?

— Да, действительно, — сказал я, — здесь мало что изменилось.

— А Дениз? — спросила она нетерпеливо. — Как она?

— Ну… — сказал я, — я давно ее не видел…

— А…

Она разочарованно покачала головой, словно поняла, что не следует больше говорить об этой Дениз. Из чувства такта.

— Скажите… а вы… вы давно знали Дениз?

— Да… Нас познакомил Леон.

— Леон?

— Леон Ван Аллен.

— Ну как же, конечно, — произнес я, пораженный ее тоном, почти укоризненным, когда при имени «Леон» я не вспомнил в ту же минуту этого Леона Ван Аллена. — А как поживает Леон Ван Аллен? — спросил я.

— О… я уже года два-три ничего о нем не слышала… Он уехал в голландскую Гвиану, в Парамарибо… Организовал там школу танцев…

— Танцев?

— Да. До ателье Леон занимался балетом… Вы разве не знали?

— Знал, конечно. Просто забыл.

Она откинулась назад, чтобы опереться о стену, и затянула туже пояс халата.

— Ну а как жили вы?

— Я? Да никак, собственно…

— Вы уже не работаете в миссии Доминиканской Республики?

— Нет.

— Помните, вы предложили сделать мне доминиканский паспорт? Вы говорили, что в нашей жизни всегда следует принимать меры предосторожности и иметь одновременно несколько паспортов…

Это воспоминание позабавило ее. Она усмехнулась.

— Когда вы слышали о Дениз… в последний раз? — спросил я.

— Когда вы уехали с ней в Межев, она написала мне оттуда. А с тех пор ни слова.

Она вопросительно посмотрела на меня, но, видимо, не осмелилась задать прямой вопрос. Кто же такая эта Дениз? И какую роль играла она в моей жизни?

— Знаете, — сказал я, — бывают минуты, когда мне кажется, что я живу словно в тумане. У меня какие-то провалы в памяти… Периоды хандры… Проходя по этой улице, я позволил себе… подняться… чтобы… чтобы… вернуть…

Я тщетно искал точное слово, но это уже не имело значения, потому что она улыбалась, и по этой улыбке я понял, что мой поступок ее не удивил.

— Вы хотите сказать — вернуть доброе старое время?

— Да. Именно… Доброе старое время.

С низкого столика в изголовье дивана она взяла позолоченную коробку и открыла ее. В ней были сигареты.

— Нет, спасибо, — сказал я.

— Бросили? Это английские. Я же помню, вы курили только английские сигареты… Всякий раз, когда мы собирались здесь втроем, с Дениз, вы приносили мне полную сумку английских сигарет…

— Да, верно…

— Вы могли доставать их сколько угодно в Доминиканской миссии…