Улица Темных Лавок

Он начал наигрывать какую-то мелодию, по-моему "На набережных старого Парижа", но из-за гула голосов и взрывов смеха музыка была еле слышна, и даже я, сидя у самого рояля, не все мог уловить. Выпрямившись и чуть склонив голову, он невозмутимо продолжал играть. Мне стало больно за него, ведь было же, наверное, время, когда его слушали. С тех пор ему пришлось, видимо, привыкнуть к этому вечному жужжанию множества голосов, заглушавшему его музыку. Что он скажет, если я произнесу имя Гэй Орловой? Выведет ли оно его хоть на миг из полного безразличия? Или это имя уже ни о чем не может ему напомнить, так же как звуки, которые он извлекает из рояля, бессильны возобладать над гулом голосов?

Бар постепенно опустел. Остались только японец в очках в золотой оправе, я и - в глубине зала - та молодая женщина, которую я видел раньше на коленях у седого господина, теперь она сидела рядом с краснолицым толстяком в голубом костюме. Они говорили по-немецки. Очень громко. Уолдо Блант играл протяжную, хорошо мне знакомую мелодию.

Он обернулся к нам.

- Не угодно ли вам, мадам, месье, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему заказу? - спросил он холодно, с легким американским акцентом.

Японец рядом со мной не пошевельнулся. Он сидел неподвижно, с бесстрастным лицом, и мне казалось, что при малейшем сквозняке он свалится с кресла, - ведь наверняка это был просто набальзамированный труп.

- "Sag warum" ["Скажи, почему" (нем.)], пожалуйста, - бросила хриплым голосом женщина из глубины зала.

Блант чуть кивнул и начал играть "Sag warum". Свет в баре приглушили, как в дансингах при первых звуках слоу. Женщина и краснолицый толстяк, воспользовавшись этим, принялись целоваться, рука женщины скользнула за ворот его рубашки, потом ниже. На неподвижном японце поблескивали очки в золотой оправе. У Бланта за роялем был вид подрагивающего робота: мелодия "Sag warum" требует беспрерывных ударных аккордов.

О чем он думал, пока за его спиной краснолицый толстяк гладил ногу блондинки, а набальзамированный японец восседал уже, наверное, не первый день все в том же кресле хилтонского бара? Ни о чем он не думал, я был в этом уверен. Он казался почти недосягаемым в своей отрешенности. Имел ли я право грубо нарушить эту отрешенность, бередить в нем болезненные воспоминания?

Краснолицый толстяк и блондинка вышли из бара, скорее всего, чтобы уединиться в номере. Он тянул ее за руку, и она старалась идти прямо. Мы с японцем остались одни. Блант опять обернулся и произнес своим ледяным тоном:

- Не желаете ли, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему выбору?

Японец не дрогнул.

- Если можно, месье, "Что остается от нашей любви", - сказал я.

Он играл эту мелодию со странной медлительностью, она казалась тягучей и словно увязала в болоте, из которого с трудом высвобождались звуки. Время от времени он застывал, будто обессилевший, спотыкающийся от усталости путник. Он взглянул на часы, резко встал и, поклонившись, обратился к нам:

- Месье, уже двадцать один час. Всего доброго.

Он вышел. Я последовал за ним, оставив набальзамированного японца в гробнице бара.

Блант двинулся по коридору, пересек пустынный холл. Я догнал его.

- Месье Уолдо Блант?.. Я бы хотел поговорить с вами.

- О чем?

Он бросил на меня затравленный взгляд.

- О человеке, которого вы знали когда-то... О женщине... ее звали Гэй. Гэй Орлова.

Он замер посередине холла.

- Гэй...

Он зажмурился, будто ему в лицо внезапно ударил луч прожектора.

- Вы... вы знали... Гэй?

- Нет.

Мы вышли из отеля. Группа мужчин и женщин в вечерних Туалетах кричащих цветов - гранатовых смокингах, длинных платьях зеленого и небесно-голубого атласа - ждала такси.

- Мне неловко вас беспокоить...

- А вы меня не беспокоите, - сказал он задумчиво. - Я уже так давно ничего не слышал о Гэй... Да вы, собственно, кто?

- Ее родственник. Я... хотел бы узнать у вас некоторые подробности... ее жизни...

- Подробности?

Он потер висок указательным пальцем.

- Что я могу вам сказать?..

Мы шли вдоль отеля по узкой улочке, ведущей к Сене.

- Мне надо домой, - сказал он.

- Я провожу вас.

- Так вы правда родственник Гэй?

- Да. Наша семья хотела бы узнать побольше о ее судьбе.

- Она давно умерла.

- Я знаю.

Он шел очень быстро, и я еле поспевал за ним. Старался держаться рядом. Мы были уже на набережной Бранли.

- Я живу напротив, - сказал он, показывая на тот берег Сены.

Мы зашагали по Бирхакеймскому мосту.

- Вряд ли я смогу вам многое рассказать. Все это было так давно...

Он замедлил шаг, словно почувствовал себя наконец в безопасности. Может, он шел так торопливо, считая, что за ним следят. Или чтобы отделаться от меня.

- А я и не знал, что у Гэй есть родственники, - сказал он.

- Как же... со стороны Джорджадзе...

- Простите?

- Семья Джорджадзе... Фамилия ее деда - Джорджадзе...

- А, ясно...

Остановившись, он облокотился на каменный парапет моста. Я не мог последовать его примеру - у меня закружилась бы голова. Я стоял перед ним. Он заговорил не сразу.

- Вы знаете... что я был ее мужем?

- Знаю.

- Откуда?

- Это записано в старых документах.