Ульмигания

Снился ему город. Огромные стены, сложенные из маленьких, будто кошачьих, желтоватых черепов. И на стенах этих — великаны, беловолосые, синеглазые гиганты. Машут руками, смеются. И хочется Леху туда к ним, но страшится он ходить по человечьим костям. Но отважился-таки, попробовал влезть на стену. А она гладкая, не за что уцепиться, некуда ногу поставить. Силился Лех, но ничего не получается. Тогда решил он поискать ворота в замке. Идет вдоль стены, а под ноги всякие гады кидаются. То лягушка с собачьими зубами норовит в ногу впиться, то пиявка толстая, как свинья, черная и длинная, на Леха пасть разевает. А из замкового рва чудные рыбы выскакивают. Плавники парусами развеваются, челюсти — как ножницы щелкают. Жутко Леху еще и оттого, что маленький он, как младенец, беспомощный. Хочет отца позвать, но тот отмахивается: «Сам придешь». — «Куда?» — хотел спросить Лех, но вместо короля Казимира уже стоит какой-то обросший не то человек, не то пес на задних лапах, весь в рыжей шерсти, вместо носа поросячья морда, и скалится радостно. «Скоро, — говорит Леху. — Скоро…» И катятся вдаль за стены белого замка тележки на железных колесах по железным жердочкам.

«Что бы все это могло значить?» — мучился Лех. А думать-то ему нужно было вовсе не об этом, а о том, встретятся ли их с братом Конрадом дружины, да как воевать будут, да как после власть делить над Поморьем? Но не до этого Леху, князю сандомирскому и краковскому. Сон не идет из его головы. Вот и не замечает он своих верных рыцарей, вот и хмурятся они.

А на западной стороне Самбийского полуострова, в Ромове, в то утро Верховный Жрец освящал руны в послании к вождям, призывая принести достойные богов жертвы и быть готовыми к походу на юг.

— Клантемай![54] — вполголоса произнес Крива, но клич этот тысячекратным эхом отозвался в Ульмигании.

«Клантемай!» — подхватили жрецы у священных костров. «Клантемай!» — зарычали витинги, седлая сверялисов.

И в то же самое утро во Львове братья Романовичи — Даниил Галицкий и Василько — приняли решение: не дожидаясь более вестей от Конрада, самим выступить на Краков.

Глава 25

Весь день, пока, таясь, поднимались вверх по реке Нотеци, лях пребывал в странно раздвоенном состоянии. Все происходившее с ним и вокруг него он воспринимал будто со стороны, как во сне. Разум не оставил его, но в отсутствие воли, которая осталась на острове посреди широкой Вислы, он бессмысленно возмущался, не в силах вернуть себе власть над телом. Даже страх, который все сильнее овладевал ляхом, не мог разбудить его. Лях должен был и хотел бежать от водянистого взгляда прусса, который неотступно преследовал его, но вместо этого безучастно подчинялся приказам.

Наконец они наткнулись на один из краковских дозоров. Задолго до того, как между деревьями показался отряд из шести всадников, прусс насторожился. Его напряжение как свое передалось и ляху, хотя он ничего не слышал. Быстро оглядевшись, прусс знаком велел спуститься к реке. Спешившись и ведя коней в поводу, они вошли в заросли рогоза. Умные тощие прусские лошаденки стояли в воде смирно, затаив дыхание вместе с людьми.

Разведчики разговаривали во весь голос, не таясь. Опасаться им было нечего, дозор они несли больше по обязанности, нежели от необходимости.

Когда подъехали так близко, что уже можно было разглядеть кичливого льва на красном щите одного из воинов, прусс вопросительно посмотрел на ляха. Тот утвердительно кивнул — да, это краковцы.

Теперь по заранее разработанному Конрадом плану прусс должен был убить Леха Белого, а лях — помочь своим соплеменникам схватить язычника. Но он уже знал, что дальше события будут развиваться так, как того захочет прусс. И помешать этому никто не сможет. Лях напоминал сейчас себе барана на бойне, и было ему от того противно, но он ничего не мог с этим поделать. Он полностью был во власти светлых, не отражавших никаких эмоций глаз прусса.

После того как дозор отъехал достаточно далеко, прусс посмотрел на ляха. Тот понял, что за этим последует, и опустил взгляд к воде. Она была темновато-прозрачной. Было видно, как на дне возле сапог шевелятся косматые водоросли. Потом внезапно стало темно. Боли лях не почувствовал.

Дилинг подхватил его и вытащил на берег. Прислушался. В лесу было тихо. Он вернулся за лошадьми. Свою привязал тут же, на берегу, а ту, на которой приехал лях, отвел подальше за деревья и, просунув уздечку под лежавшее бревно, подтянул морду лошади к земле. Затем перерезал ей горло. Лошадь дернулась, пытаясь освободиться, но силы быстро оставили ее, передние ноги подкосились, и она упала сначала на колени, а потом завалилась боком. Дилинг обтер нож о шкуру и подставил ладони под бившую из шеи горячую струю. Он пил и пил, пока не почувствовал, что желудок полон кровью. Тогда вытер о лошадь руки и снял с нее сбрую.

Глава 26

К Леху Белому его привели после полудня.

— Ну, — спросил князь. — Что такого важного ты хотел сообщить мне, язычник?