Уловка-22

— Значит, он и в самом деле приходил. Он вошел и сказал: «А твой‑то, приятель у нас в лапах, дружище, попался твой приятель». Никогда в жизни я не видывал человека с более зловещими повадками. Интересно, о каком моем приятеле он толковал?

— Мне было бы приятно сознавать, Йоссариан, что этот приятель — я, — сказал капеллан, стесняясь своей искренности. — Я действительно у них в руках. Они взяли меня на карандаш и держат под наблюдением. В любом месте и в любой момент, когда им понадобится, они могут меня задержать.

— Нет, по‑моему, он имел в виду не вас. По‑моему, речь, скорее, шла о Нейтли или Данбэре, ну, в общем, о ком‑то из погибших на войне, может быть о Клевинджере, Орре, Доббсе. Малыше Сэмпсоне или Макуотте. — И вдруг Йоссариан ахнул и затряс головой. — Я понял! — воскликнул он. — Все мои друзья попали им в лапы. Остались только я да Заморыш Джо. — Увидев, что лицо капеллана заливает меловая белизна, Йоссариан оцепенел от страха: — Капеллан! Что такое?

— Заморыш Джо…

— Боже! Погиб на задании?

— Он умер во сне, когда его мучили кошмары. На лице у него нашли спящего кота.

— Ах, Джо, подонок ты мой несчастный! — сказал Йоссариан и заплакал, уткнувшись в рукав.

Капеллан ушел, не попрощавшись. Йоссариан поел и уснул.

Среди ночи чья‑то рука растормошила его. Он открыл глаза и увидел худого, невзрачного человека в больничном халате. Гнусно ощериваясь, пришелец буравил его взглядом:

— Попался нам твой приятель, дружище. Попался.

У Йоссариана душа ушла в пятки.

— О чем ты болтаешь, черт тебя побери! — в ужасе взмолился Йоссариан.

— Узнаешь, дружок, узнаешь!

Йоссариан рванулся, пытаясь схватить своего мучителя за глотку, но тот без малейших усилий ускользнул от него и со зловещим смешком улетучился в коридор. Йоссариан дрожал всем телом, кровь пульсировала тяжелыми толчками. Он купался в ледяном поту. О каком приятеле толковал незнакомец? В госпитале стояла темень и абсолютная тишина. Часов у Йоссариана не было: он не знал, который час. Он лежал с широко открытыми глазами, чувствуя себя узником, прикованным к постели и обреченным дожидаться целую вечность, покуда рассвет не прогонит темноту. Озноб струйками поднимался по ногам. Йоссариану стало холодно. Он вспомнил Сноудена: они не дружили, он едва знаком был с этим парнишкой. Тяжело раненный, Сноуден коченел и все время жаловался, что ему холодно. На бедре Сноудена Йоссариан увидел глубокую рану величиной с мяч для рэгби.

В аптечке не нашлось морфия, чтобы унять боль, но морфия и не потребовалось, ибо разверстая рана повергла Сноудена в шоковое состояние. Двенадцать ампул с морфием были украдены из санитарной сумки, вместо них красовалась аккуратная записочка, гласившая: «Что хорошо для фирмы „М, и М.“, то хорошо для родины. Милоу Миндербиндер». Йоссариан про себя обложил Милоу последними словами и поднес две таблетки аспирина к пепельным губам Сноудена, но у того не хватило сил раскрыть рот. Йоссариан принялся торопливо стягивать жгутом бедро Сноудена. Сноуден смотрел на него неподвижным взглядом. Кровь уже не била из артерии.

— Мне холодно, — едва слышно сказал Сноуден, — мне холодно.

— Все будет хорошо, малыш, — заверял его Йоссариан. — Все будет в порядке. Поправишься, ничего.

— Мне холодно, — снова сказал Сноуден слабым детским голосом. — Мне холодно.

— Ну, ну, не надо, ничего.

Найдя в санитарной сумке ножницы, Йоссариан осторожно вспорол комбинезон Сноудена под самым пахом. Сноуден уронив голову на другое плечо, чтобы взглянуть прямо в лицо Йоссариану. Туманный свет мерцал на дне его вялых, безжизненных глаз. Озадаченный его взглядом, Йоссариан старался не смотреть ему в лицо. Он начал резать штанину вниз по шву. Йоссариан распорол брючину донизу и освободил изувеченную ногу от лохмотьев. Его поразил ужасный вид обнаженной, восковой ноги Сноудена. Теперь Йоссариан увидел, что рана много меньше мяча для рэгби, размером она была с ладонь и слишком глубока и разворочена, чтобы рассмотреть ее, как следует. Кровь уже свернулась в ране, оставалось лишь наложить повязку и не теребить Сноудена, покуда самолет не сядет.

— Я сделал тебе больно?

— Мне холодно, — захныкал Сноуден, — мне холодно.

— Ну успокойся, ничего, ничего.

— Ой, мне больно! — неожиданно закричал Сноуден и сморщился в страдальческой гримасе.