Ультиматум Борна

— И это говорит экономист? — спросил Префонтейн, снова машинально дотрагиваясь до ожогов на шее. — Экономист, рассуждающий о своем последнем прогнозе, вызвавшем неверное поведение на бирже и потери, которые много игроков смогли выдержать, но большинство — нет.

— Мой голос никогда не обладал таким весом, но я уверяю вас, что это рассуждения о тех многих, кто никогда не рисковал, потому что их прогнозы оставались только прогнозами, всего лишь теория. Это безопасная позиция… В отличие от вашей, судья. Вам может потребоваться защита, которую мы готовы предоставить. Каков ваш ответ?

— Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, ну и деловой же у вас подход…

— Я не могу иначе, — ответила Мари, глядя на старика из Бостона. — Я хочу, чтобы вы остались с нами, но не собираюсь вас упрашивать. Если нет — я просто оставлю вас ни с чем, и можете возвращаться обратно, на улицы Бостона.

— Вы уверены , что вы не юрист — или, скорее, верховный палач?

— Как вам будет угодно. Просто ответьте мне.

— Да кто-нибудь мне, в конце концов, объяснит, что тут происходит?! — не выдержал Джон Сен-Жак.

— Ваша сестра, — отозвался Префонтейн, нежно глядя на Мари, — только что завербовала рекрута. Она четко обрисовала все перспективы, что очень ценят адвокаты, и ее железная логика, вкупе с прелестным личиком, обрамленным темно-рыжими волосами, не оставляет мне выбора.

— Что?..

— Он предпочел остаться на нашей стороне, Джонни. Проехали.

— Да зачем он нам нужен?

— По множеству различных причин, молодой человек, — ответил судья. — В определенных ситуациях самодеятельность — не лучший способ решить проблемы, если только вы хорошенько не защищены с юридической точки зрения.

— Сестра, ты думаешь, это будет правильно?

— Во всяком случае, братишка, это не так плохо. Но решать Джейсону — черт — Дэвиду!

— Нет, Мари, — сказал Джон Сен-Жак, пристально глядя в глаза сестре. — Пусть решает Джейсон.

— Мне кажется или я где-то встречал это имя? — спросил Префонтейн. — Имя «Джейсон Борн» было написано на стене вашей виллы.

— Это было сделано по моему указанию, — объяснил не совсем фальшивый герой Франции. — Так надо.

— Не понимаю… и тем более не понимаю, что это за «Шакал» или «Карлос», о котором вы так свирепо меня расспрашивали, когда я еще не знал, на каком свете нахожусь. Я думал, что «Шакал» — это миф.

Старик по имени Жан-Пьер Фонтейн посмотрел на Мари; та кивнула.

— Карлос по прозвищу Шакал действительно легенда, но никак не миф. Он профессиональный убийца, которому пошел шестой десяток; говорят, что он болен, но все еще полон яростной ненависти. Он человек со множеством лиц и обличий; одни по каким-то причинам его любят, другие ненавидят, считая исчадием ада — и все по-своему правы. Я как раз тот, кто испытал к нему всю гамму чувств, относился к нему и так, и этак, но вы вряд ли сможете это понять, мы с вами слишком разные, преподобный Фома Аквинский.

— Merci bien. [28]

— Однако ненависть, которая владеет Карлосом, растет как раковая опухоль в его стареющем мозгу. Единственный человек сумел вычислить его; этот же человек обманул его, перехватил пальму первенства по убийствам, лишив Шакала работы; убийство за убийством, он сводил Карлоса с ума, когда тот пытался вернуть свою репутацию непревзойденного киллера. Этот же человек повинен в смерти любовницы Шакала — не просто любовницы, а женщины, которую Карлос знал и любил еще с детства, прошедшего в Венесуэле, она была его главным союзником. Это единственный человек, один из сотен или даже тысяч, посланных правительствами разных стран, который когда-либо видел лицо Шакала. Человек, который все это сделал — продукт американской разведки, необычный человек, он вел смертельно опасный образ жизни на протяжении трех лет. И Карлос не успокоится, пока этот человек не будет наказан… и убит. А зовут этого человека Джейсон Борн.

Ошарашенный рассказом француза, с недоверием в глазах, Префонтейн перегнулся через стол.

— А кто такой этот Джейсон Борн? — спросил он.

— Мой муж, Дэвид Вебб, — ответила Мари.

– Господи , — прошептал судья. — Можно мне чего-нибудь выпить?

Джон Сен-Жак позвал:

— Рональд!

— Да, босс! — отозвался снаружи охранник, чьи сильные руки час назад держали хозяина за плечи на двадцатой вилле.

— Будь добр, принеси нам виски и бренди. Бар должен быть полон.

— Уже иду, сэр.

На востоке неожиданно запылало оранжевое солнце; его лучи проникали сквозь еще кое-где висевшую над морем утреннюю дымку. Тишина за столом была нарушена тихим и напряженным голосом старого француза.

— Я не привык, чтобы меня обслуживали, — произнес он, отрешенно глядя поверх перил на светлеющие воды Карибского моря. — Когда кого-нибудь о чем-то просят, я всегда думаю, что это относится ко мне.

— Больше этого не будет, — тихо сказала Мари, и, после небольшой паузы, добавила — … Жан-Пьер.

— С этим именем каждый может жить…

— Почему бы вам ни остаться здесь?

— Qu’est-ce que vous dites, madame? [29]

— Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.