Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Девушка невольно отступила, в страхе, назад за лошадь. Слезы вскипели у ней на глазах, не ожидавшей такой встречи, тем более, что вины за собой она не чувствовала. Но их отношения были слишком коротки, и слишком мало можно было выдумать поводов, чтобы ошибиться в истинных причинах враждебности с его стороны, которую, она видела, он хотел, но не мог от нее скрыть. В тот же краткий миг своего испуга она прозрела тайные движения его души, и нежность к нему и жалость, почти материнская, желание спасти от самого себя переполнили ее, как сосуд, забытый у источника под хлещущей через край струей.

Он уже не смотрел в ее сторону, но стоял, опустив голову и положа руки на седло. Она скользнула к нему тенью сзади и спрятала мокрое от слез лицо у него на плече. Всхлипнула, то ли от жалости, то ли прося о примирении.

Этот трогательный и беспомощный жест немедленно отозвался в нем волнующей дрожью. О, как хотел бы он в эти мгновения обернуться к ней и заключить с нежностью в объятия, коснуться щекою волос, наконец искупить невольный порыв враждебности, который она уже с легкостью простила, но… достаточно грубо Асамон отстранил от себя девушку и шагнул к дереву отвязать кобылу. Хриса с покорностью последовала за ним, недоумевая, почему ее попытка не была принята, и желая хотя бы мельком поймать его взгляд, виноватый, с досадой ли, действительно грубый, или только растерянный, как у нее самой перед тем, что с ними происходит. Но он не смотрел на нее — сосредоточенно отвязывал поводья, поправил сбрую, забросил поводья на луку и, наконец, подвел кобылу к ней.

— Ей три года… Авра, — ученическим голосом, словно затверженный урок, произнес он.

— Мы уже познакомились, — чуть улыбнулась девушка, делая еще одну слабую попытку примирения.

Он сумрачно кивнул и хотел было отойти, но вспомнил, что без его помощи ей будет трудно сесть в седло. Вопросительно вскинул на нее глаза, но ничего, кроме все того же ученичества, в них более не отразилось, прочно придавленное внутри самого себя.

Перемена была настолько разительна, что девушка слегка даже закусила губу. Но тотчас лукавая искра промелькнула у ней в глазах и отразилась на лице улыбкой.

Она сделала движение навстречу, как бы приглашая помочь. Коснулась левой рукой седла. Асамон слегка наклонился, подставив ступенькой по-юношески угловатую широкую ладонь. Она нерешительно ступила на ладонь ногой, обутой в легкую сандалию, и ощутила сразу ее каменную надежность. Помедлив, опустила правую руку ему на плечо, и в этот момент край ее трибона — конечно же ненароком! случайно! — распахнулся и мягко скользнул с бедра, обнажив его растерянным взорам округлое, похожее на зрелый золотисто-розовый плод, колено. Она, конечно же, замешкалась, совершенно не замечая своей оплошности и лишь приноравливаясь, чтобы половчее сесть в седло, и уже не только колено, но и часть бедра невыразимо прекрасных, безупречных линий, исполненных тайны, тревожной прелести, оказались открытыми перед самыми его глазами, так что, осмелься он вдруг, мог бы легко коснуться их губами.

Смущенный, он не успел ни отвести взгляд в сторону, ни подготовиться хотя бы внутренне к этому сокрушительному удару. А то, что это был именно удар, расчетливо нанесенный, удар по его независимости, он понял, когда девушка уже сидела в седле — по лукавой улыбке сверху вниз, в которой он безошибочно увидел ее глазами свою глупую и потрясенную тайно подсмотренным зрелищем физиономию. В эти самые мгновения он понял — его невольный и грубый вызов был ею принят, и не только принят, но уже и наказан.

Это было объявлением ему войны.

Он вдруг подумал, что для мира, в котором они живут, состояние войны естественно, как дыхание, и даже любовь неизбежно несет ее в присущих ей одной формах подавления и нередко уничтожения. Ах, но какая это обещает быть чудная война!

Асамон крепко ударил Коракса ладонью по крупу и уже на скаку с разбегу запрыгнул в седло.

Хриса была далеко впереди, и теперь только легкое облачко пыли стремительно катилось, как гонимое ветром, скрывая за собой и лошадь, и лихую наездницу. Дорога тянулась здесь вдоль склона холма и давала широкую петлю, огибая лощину, густо поросшую дикими зарослями маслины и черным тополем. Асамон решительно осадил жеребца и кинул его в сторону за обочину дороги, поспешно ныряя под мокрые ветви и припадая теснее к гриве. Вместе с конем не то сползли, не то обрушились по каменистой крутой осыпи на самое дно лощины в туман и сырость, и Коракс легко вынес его по случайной тропинке вновь на дорогу на противоположной стороне.

Конский скок стремительно нарастал…