Улыбка Джугджура (сборник)

В стаде Амосова среди серых оленей было много белых, наверное, он не обращал на это внимания или они принадлежали оленеводам. Многие олени уже начали сбрасывать рога, но на ездовых и на важенках они еще держались. Важенки теряют рога после отела. Когда перед глазами мельтешат и перебегают несколько сот оленей, кажется, что это какой-то живой ветвистый лес: рога, рога, рога! Предстояло из этого водоворота выловить маутами несколько сот тугуток, ездовых оленей и хоров-производителей, а потом важенок перегнать на отдельное пастбище. Поймать оленя в загоне маутом довольно просто – ременная петля падает оленю на шею или на рога, но не всегда просто удержать его. Приходится маут закреплять за дерево, чтоб сильный олень не волочил за собой оленевода по снегу. Даже на одного требуются известные усилия, а ну, как предстоит переловить их сотни!

Лысенков уточнил, куда, на какое пастбище перегонять оленей после разделения стада, наказал Юрию Оненка помочь бригаде в этой работе, и мы пошли к нартам. Я обратил внимание, что мауты не у всех одинаковые: есть просто ременные из толстых сыромятных лахтачьих или конских кож, а есть плетенные из тонких ремешков в четыре нитки, круглые, в карандаш толщиной. Мне сказали, что последние кем-то привезены с Чукотки. Маут – принадлежность каждого оленевода, без него он как без рук. Учатся набрасывать его на оленя с малых лет. В Нелькане мне часто приходилось видеть, как школьники в своих играх кидали веревочные мауты друг на друга. Вот только захотят ли они идти в оленеводы, когда подрастут, если зачастую учителя говорят ребятам на уроках: «Вот будешь плохо учиться, плохо вести себя, пойдешь в оленеводы!» Словно быть оленеводом зазорно, а вот сидеть мужчине за какой-нибудь пустяшной работой в канцелярии – это здорово. Такое имело место в нельканской школе, об этом мне с горечью рассказывал Плотников-старший, всю свою жизнь отдавший оленеводству. Не случайно, из выпускников последнего года этой школы ни один не пошел в оленеводы.

Мы снова плывем на нартах по снежному морю, кидаемые, как на волнах, от дерева к дереву, и солнце бежит стороной, то и дело цепляя верхушки высоких деревьев, заставляя их мгновенно плавить ветви в его огненном сиянии. Голубые тени пересекают наш путь, покорно расстилаясь под полозьями, а сам снег напитывается сиреневыми соками заката. Промелькнула в стороне ранее незамеченная «ведьмина метла» – густое сплетение мелких ветвей на вершине лиственницы. Издали она кажется каким-то странным гнездом на дереве. Растет «ведьмина метла» на хвойных деревьях – лиственнице, елке, сосне. На кедрах и пихте мне видеть ее не доводилось. Видимо, это какая-то болезнь дерева, такая же, как и при происхождении капов-наплывов. По всему дереву ветви как ветви, и вдруг в одном месте они так густо облепят ствол – кулак между ними не просунешь, будто и впрямь кто-то связал их в тугую круглую метлу.

Закатные лучи золотили кору лиственниц, окрашивали в горячие розовые тона склоны сопок, накаляли над горизонтом небо. Морозец чуть прихватил разомлевший было снег, и в звонкой тишине явственно слышался каждый шорох: глухой от копыт бегущего оленя и тонкий, будто посвистывание, от полозьев. Казалось, даже ком снега, срывающийся с дерева и рассыпающийся тут же на тысячи алмазных крупинок, образующих сияющий серебром полог, и тот падает со звоном, словно откликаясь на едва уловимое движение вздрогнувшего во сне дерева. Свежий воздух буквально пьянил, и было так просторно, распахнуто, окрыляющая радость так переполняла душу, что все минувшее, пережитое, хорошее и плохое, отодвигалось, казалось незначительным, как тень от облачка на сияющей огромной горе. Счастье, что я могу еще видеть, дышать, жить, переполняло меня, и я благодарил тот миг, когда мне пришла блажь повидать Север. Конечно, я понимал, что на долю оленеводов приходятся не только весенние солнечные дни, но и морозные, ненастные, что последних гораздо больше, но и то, что природа еще так благосклонно дарит нам – огромное счастье. Быть в центре сияющего храма природы, а не в дымном цехе, не в темной шахте, не в прокуренной до тошноты конторе – это ли не самое прекрасное, чем может нас одарить земля! Но мы – мудрые, постигающие опыт поколений, боясь натрудить руки ради хлеба насущного, сами отворачиваемся от этого дара и прячемся в душные щели городов, под мертвенный свет неоновых реклам, заслоняющий сияние звезд. Но и я сам – дитя города, и у меня нет сил круто переломить свою жизнь, потому что поздно! И мне остается одно – рассказывать, как прекрасна наша земля, молодым, чтобы они не порывали связи с природой, как это сделали мы.