Улыбка Шакти

Взял рикшу, объехал чуть ли ни все отели – нигде не селят, говорят, нет мест, при том что они почти пусты. Похоже, действительно неспокойный край, опасаются брать иностранцев, хотя вслух этого не произносят. В нескольких отелях поселиться можно, даже зазывают, но мне такие не по душе, и не потому что дорого. Наконец нашел – маленький захудалый, зато в центре. Около двадцати номеров на трех этажах и выход на чудесную разруху крыши с лабиринтом стираного белья и видом на город. Кроме меня, кажется, никого. Номер крохотный, затхлый, без окна, но тут, оказалось, все комнаты без окон. Форточка на уровне пупа, открыл: глухая стена и колодец вниз в непроглядное. Туалет с душем, но не убирались тут, похоже, несколько лет, желтые заляпанные стены, заросший умывальник, к унитазу не подойти. Начал драить, отмыл года два, оставил на следующий заход. Кровать сносная, потолочный вентилятор, тумбочка, стул, заменили постельное на новое, жить можно.

Рядом с отелем площадь, то есть чок, развязка дорог, посреди нее три высоченные грации стоят спиной к спине, в металле исполнены, стоят в серьгах, цветах и украшеньях. Так и называется – площадь племен. За ней – госпиталь. Недели на две, наверно, останусь с этими грациями, а потом на север – в заповедник Бор, доснять фильм о нильгау.

Вышел пройтись по городку, нравится мне тут, отлично поел в местной столовке у мусульман, в дружеской толкотне, где было, наверно, две трети индусов. Старик-разносчик с крашенной хной бородой поверх белого халата и ведром плова в руке то и дело норовил подсыпать мне добавки, подходя из-за спины.

Бродил по рынку, снимая и комментируя на ходу, кажется, неплохой сюжет получился, живой, пестрый, в разговорах с продавцами, смехом и множеством жанровых эпизодов.

Иду дальше, просто глазея по сторонам, минут через двадцать городок кончился, полупустынная площадь, пару чайханщиков, несколько дхаб, крепостная стена, за ней храм Дантешвари – главной богини края лесных людей, за ним – ухоженный парк, в нем ни души, только кто-то вдали поливает растения, в глубине парка проступает дворец, за ним, похоже, конец мира.

Дворец приземистый, в два этажа, но большой, барочный, голубое и белое. Фасады в строительных работах, несколько припаркованных машин. У ворот шлагбаум, из будки окликает охранник с автоматом, на лице повязан платок. Думаю, дальше нельзя, но нет, пропускает, только просит отметиться в гостевой книге. Пишу: Мюнхен, а улицу почему-то Горького, ах да, отец когда-то жил в Киеве на этой улице. Подхожу к крыльцу, сквозь дверной проем в глубине холла светится необычное лицо человека с длинными черными волосами и сильным болевым взглядом: погрудный портрет, окаймленный иллюминацией и свежими цветами, перед ним три царских кресла, красный бархат с позолотой, на них тоже цветы. Полутьма и тишь. На стенах – дагеротипы начала прошлого века – видимо, портреты королевской семьи, но я ничего толком не успел почитать ни о городке, ни об этом дворце. Перехожу от портрета к портрету. Чувство, что они не только живые и смотрят, но и передают меня взглядом от одного к другому, скашивая глаза. И вдруг чувствую – кто-то дышит мне в спину. Оборачиваюсь: я и не услышал, как он подошел – невысокий человек ученого вида, и тихо начинает беседу. Мы оба босы, стоим в этой полутьме, как два призрака. Спрашивает, кто я, откуда, и затем: так вы, значит, намерены встретиться с королем? Он как раз здесь, сейчас я ему доложу. И исчезает.

Какой король? Какая встреча? Что значит «намерен»? Царство Бастар, племена, король, боже мой… А со стен не сводят глаз с меня члены царской семьи, ждут, прислушиваются. Да, говорит он, вернувшись, аудиенция у вас через пятнадцать минут, хотите чаю?

И вот за мной приходят и препровождают в приемную залу. Стены в картинах, темная резная мебель, золото, вишневый бархат, статуэтки, кубки, изысканные изделия по металлу, сказочные фигуры в рост человека, видно, исполненные той кастой из здешних племен, о которой так много слышал, но времена в зале смешаны, рядом современное, стильное, большой низкий стол с роскошными белыми креслами, на одном из них сидит молодой, лет тридцати человек светского вида, в маренговой курте и светлых шароварах, на ногах – черные туфли без задника. Коротко стрижен, трехдневная щетина. Над ним сбоку склонился уже знакомый мне ученый секретарь, что-то записывает за ним в блокнот, откланивается, мы остаемся вдвоем.