Улыбка Шакти

Не стал я досматривать эту подарочную кадриль под армейскую дирижерскую палочку. Незаметно отошли мы с Пракашем, сели на мотоцикл и понеслись пустынной лесной дорогой дальше.

Ехал, подскакивая на отдающих в голову колдобинах, а перед глазами плыли лица женщин, детей, вперемеж с мелькающими стволами деревьев, и не хотелось думать о подоплеке такого рода чудесных мероприятий, об армии и маоистах, стремящихся перетянуть племена на свою сторону всеми возможными способами: маоисты – из-под полы светлого будущего, а государство – из мешка настоящего. Нет, не хотелось об этом думать.

Въехали на еще один хутор. Солнце уже садилось. Пракаш куда-то исчез на мотоцикле, а я вышел на окраину, откуда доносилась музыка.

Девочки водили хоровод вокруг дерева. Другие в стороне плели венки. Два быка бодались рядом с маленьким насупленным храмом, перед которым выстроились деревянные тесаные божки. Посреди поляны стоят большие горшки и кувшины, накрытые листвяными крышками. Над ними колдует, приплясывая и сам себе смеясь беззубым ртом неземной мужичок. А саблезубые хлопцы вневременного возраста сидят на корточках на краю поляны, ждут. Ландо, говорит он, приподнимая крышку одного из кувшинов и приблизив ко мне лицо милейшей кикиморы, Ландо! В кувшине белая мутная жидкость, похожая на местное пиво сальпи, но, видно, сильно покрепче. О, говорю, ты, дружище, серьезно подготовился. Ландо, смеется он, подныривая снизу к моему лицу, счастлив, как ни один из смертных. Снимает крышку с другого кувшина. Подбадриваю его, цокаю языком, закатываю глаза, он млеет, разинув рот, пытаясь обнять, изнемогая в небезответности чувств. И плавно водит руками по сторонам, чтоб не упасть, а ноги тощие и кривенькие, как два бумеранга, и подоткнутое к бедрам лунги. И что-то лопочет, лопочет, прорастая снизу, пританцовывая у кувшина. Пило-мама, приговаривает этот гомерический занзивер, ландо! Хорошо, говорю, излагаешь, и папо пило, и нам останется. Ландо, крякает он, и садится на землю, запрокинув голову и смеясь. Один зуб все же белеет во рту – как парус одинокий.

Возвращались уже по ночным джунглям. Пракаш, оказалось, отлучался на другой край хутора договориться переночевать, нам уже, говорит, даже постелили. Но я сказал ему: едем домой, не робей, прорвемся. Непростая была дорога, к исходу ночи въехали в город.

Тем временем вышло еще несколько очерков в газетах о происшедшем, стало известно и об участии короля в этой истории, и о его подарке. Дело становилось слишком публичным. Похоже, уже была поднята вся полиция края. Со мной созванивались, вечером ждали у отеля, если не успевали перехватить ранним утром, когда уезжал с Пракашем за город. Показывали новые фотографии, но пока среди них тех двоих не было. В первые дни пробовали звонить на мой прежний номер, и один раз там сдуру ответили, полиция успела засечь местоположение, но, примчавшись, уже их не обнаружила. Я попросил снять наблюдение за мной, хотя особо это и не докучало, в город я возвращался лишь к ночи.

Индия ввела день жесткого карантина: никому и ни под каким предлогом не выходить из дому – по всей стране. Никому из почти полутора миллиардов. Купил с вечера фруктов и неожиданно большую бутылку колы, дорогущее печенье «Милан» с какой-то сказочной начинкой и баночку неземных леденцов «С днем рожденья», устроим-ка детский день. Отель пуст, даже у стойки никого, но у меня есть ключ от подсобки с газовым баллоном и плитой, и турочка с кофе. И выход на крышу, откуда вид на совершенно вымерший город. Даже коровы и собаки куда-то исчезли. Вполне себе такой детский конец света. Взрослеющий. Развесил постиранное на веревках, натянутых на крыше, там и кофе пил, расхаживая, разговаривая с собой, спускался в номер, читал подаренную профессором в Шраванабелаголе книгу о джайнах, выбирая из баночки разноцветные нестерпимые чудеса. Вот это, в желтой обертке, личи, вкус такой… лежит с опущенными ручками, когда под языком и чуть прижимаешь, покорная, тающая, тургеневская, с эфемерной кислинкой. И страницы переворачиваются с джайнами – где-то там, до нашей эры. Тишь, невозможная для Индии. И полицейские в дверь не стучат.

Парма в том разговоре, когда слегка вскипел от моего нажима, говорит: я даже жену свою чуть не засудил за дорожное нарушение. Мистер Дхарма.

День-призрак. А потом они начнут размножаться. Как люди. Которых будет становится все меньше. А дней все больше. Со всей отнятой ими у людей свободой.

А эта, в зеленой обертке, что-то сокровенное знает. Истает, но не отдаст. Вообще, о леденцах, как о боге, ничего определенного сказать нельзя, да, исихаст леденцов?