Улыбки и усмешки

Стал так ходить. Смешно со стороны, конечно, смотреть, зато душа у Сидорова всегда при себе. Где приходилось шляпу снимать, на работе, предположим (он младшим бухгалтером во «Вторбрыкмыктыркмате» работал), так он невозмутимо и пыхтя левую ногу в шляпную удавку продевал и пристраивал шляпу на своём мягком колене. Душа отдыхала.

Долго ли коротко ли время шло, только однажды совершенно случайно Сидоров задержался на работе (была ревизия и пришлось на пышном банкете по этому скромному поводу присутствовать) и уже в потёмках, да притом с игривой головой до хаты (а она у него с самого что ни на есть краю была) добираться. Удивительно, что при всех этих зловредных обстоятельствах Сидоров проехал свою остановку. На конечной кондукторша разбудила Сидорова и обрадовала: машина, дескать, идёт в парк, освободите салон. Вышел бедный Сидоров из автобуса, огляделся и понял: его утартало в такие дебри города, что просто хоть «ау!» кричи.

«Вот так-то тебе, братец, по банкетам рассиживаться!», – трезво подумал Сидоров и, чуть подпрыгивая и чуть прискуливая, потрусил вдоль по улице, придерживая шляпу руками и посекундно оглядываясь.

Как специально, словно в кино «дефтективном», все фонари на этой Богом забытой улице или сгорели на работе, или были в пух и прах раскокошены аборигенами: темь – хоть очки разбей. Душа Сидорова, видимо, сжималась под шляпой от страха, если только способна стеклянная и хрупкая душа сжиматься. Сидоров об этом не знал, он шёл наощупь и думал только о том, чтобы не сверзиться в канаву или не поцеловать какой-нибудь заблудившийся столб.

Самое время сообщить: Господь Бог не спал в столь поздний час, что случается, может, раз в сто лет. Не спал из-за Сидорова. Бог смотрел на него сверху и мучился, видя, как тот мучается. Уже не раз Господь хотел крикнуть громоподобно:

– Олух жирный! Зажги душу хоть для себя-то! Спотыкаться не будешь…

Но нельзя было кричать: чистота эксперимента нарушится, Небессовет изобретение не утвердит – плакали тогда премиальные за тысячелетие. Однако ж, когда Сидоров гнусно всхлипывать начал и преподло взвизгивать от страха, Господь Бог не выдержал и…

Но Всевышнему помешали. Прямо возле Сидорова воздух вдруг свернулся хлопьями от чьёго-то хронического перегара и зловещий голос грубо проворковал:

– Э-эй, Шляпа, гони рупь! Плати аванс за собственные похороны!

– И-и-и-и! И! И! И! И-и-и-и! – заверещал Сидоров.

И – полетел. Первые полкилометра он не касался грешного асфальта ногами, но потом из-за отдышки на мгновение пришлось приземлиться. Сидоров приземлился. Споткнулся. И – хрясь! – шляпой о забор.

– Мать твою так! – смачно сплюнул Господь Бог, лёг под божественный бочок к своей богине и совершенно перестал интересоваться Сидоровым. Чёрт с ним, с этим недоумком!

И мы пока оставим Сидорова в тот печальный момент, когда он ползает на коленях в темноте под каким-то забором и со слёзными стенаниями собирает осколки собственной души в безобразно скомканную шляпу. Время от времени он шизоидно вскрикивает: «Карау-у-ул!», – ибо ему кажется, что приближается гражданин, озаботившийся его похоронами.

Добавим ещё, что всё это происходит под зашторенными окнами Петрова, который, слыша крики, сильнее жмурится в лучах своей души и блаженно лыбится.

Лыбятся и чада с домочадцами.

* * *

А Иванов? Иванов, если уж на полную откровенность, даже застыдился и засмущался, когда вышел из орехового кабинета Бога со своей душой в ладони.

«Вот незадача, – поскрёб он увесистой рукой в своих кудрях, – как же я с ней ходить буду? Подумает честной народ, что выставляюсь… Нет, право, незадача!..»

А так как пришёл он за душой самый последний, уже после смены на заводе, то и ехать домой пришлось повечеру. Сел он в трамвай, едет, а душу укромно в горсти держит. В салоне как обычно только один светильник с царством тьмы боролся. И безуспешно боролся-то. Впереди Иванова парочка студентов сидела и что-то из циклопически толстенной тетради в полумраке носами пыталась выклевать. Куда там!

Тогда Иванов длань свою над ними вознёс и, как Бог инструктировал, мысленно приказал: «Свети!». И душа воссияла. Не назойливо, мягко, в самый раз. Питомцы альма-матер, видимо, решив, что водитель очеловечился, и даже не взглянув наверх, замотали синхронно головами: туда-сюда, туда-сюда…

Иванов из-за них две лишних остановки проехал, ждал, пока дочитают. Когда джинсовая парочка выпорхнула, посмотрел – остальные пассажиры дремлют и посапывают. Притушил Иванов душу и пошёл к любимой жене и любимым близнятам – то-то сейчас радости будет!

И понеслось-поехало: тому посветить, этого обогреть, третьему просто показать душу-лампочку и веселей становится. Дома душа светится, на работе, на улице… Возле Иванова всегда люди – хорошо им с Ивановым, душевный он человек. Всевышний за ним сверху наблюдает, от удовольствия на облака поплёвывает и прикидывает уже, в каком месте воздушный замок-завод по производству электролампочек сотворить, и уже обмозговывает, а не попробовать ли пятисотваттовую душу человеку навесить?..