Улыбки уличных Джоконд

В больнице все было по-прежнему: неживой свет в коридорах, суетливые нянечки, усатый истукан-городовой у Зининой палаты. Константин Павлович махнул на вскинутую к козырьку руку, потянул на себя дверь и замер: у Зининой кровати сидел Нейман – и это бы еще полбеды, но он держал ее за руку! Второй рукой Зина закрывала лицо – плакала. Маршал нахмурился, замешкался, не закрыть ли дверь, понял, что потерял время и теперь и вовсе выглядит все так, будто он подглядывает, покраснел и кашлянул.

Нейман вскочил, увидев его, а Зина не обратила никакого внимания, продолжая плакать – лишь прижала к лицу и вторую, освободившуюся, руку.

– Дежурный! – крикнул через плечо Маршал. – Почему в палате посторонний?

– Так ведь барышня сама попросила впустить, когда услышала голос, – забормотал городовой.

Нейман дернулся к двери, обернулся на Зину, вернулся, потянулся было к руке, но не осмелился дотронуться при Маршале, снова посмотрел на него:

– Простите, Константин Павлович. Я лишь беспокоился о Зинаиде Ильиничне. Я уже ухожу.

– Да уж, сударь, извольте. – Маршал раскрыл пошире дверь.

– Николай Владимирович, спасибо, что зашли справиться обо мне. – Зина говорила тихо, но спокойно, будто бы и не плакала мгновение назад. – Ступайте. Приходите завтра. Константин Павлович не станет возражать, ведь правда?

Маршал снова покраснел и с готовностью кивнул. Нейман наклонился за шляпой, попрощался и вышел, а Константин Павлович затворил дверь и нерешительно обернулся – рассказал или нет Нейман Зине о том, что видел его вчера в ресторане с Агатой? Или все ограничится выговором за несдержанность. Но Зина молча смотрела на него то ли грустно, то ли нежно.

– Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, лучше.

– Могу я сесть?

– Конечно.

Он подвинул стул, сел, положил шляпу на прикроватный столик.

– Прости меня, я был груб с твоим… другом.

– Я уже привыкла, что ты грубиян, – улыбнулась Зина, и Маршалу стало немного легче дышать.

– Просто я не могу себе представить, как бы я пережил, если б тебя у меня отняли. Да и визиты этого юноши меня, откровенно говоря, тоже не радуют.

Зина сжала его ладонь, снова улыбнулась:

– Этот юноша в меня влюблен. И тут ему можно лишь посочувствовать. Потому что я, увы, люблю одного косноязычного грубияна-полицейского.

За дверью послышались два голоса: один низкий и басовитый, судя по всему, городового, а второй помоложе. Сначала разговор звучал приглушенно, но постепенно громкость его повышалась, будто кто-то медленно разворачивал граммофонную трубу в сторону Зининой палаты. Наконец молодой голос совсем перешел на крик:

– Отодвинься, болван, я сам из полиции!

Послышалась возня, потом будто кто-то ткнул во что-то мягкое, молодой голос охнул. Константин Павлович подошел к двери, выглянул в коридор и увидел странную картину: на полу сидел, держась одной рукой за глаз, а второй прикрываясь от нависающего над ним городового, какой-то оборванец, а полицейский уже пытался вытащить из длинных ножен шашку, наливался кровью, багровел и оттого, видимо, с задачей этой не справлялся.

– Отставить, Тищенко! Вас сейчас удар хватит, а мест в больнице свободных нет! – Городовой вытянулся во фрунт, а Маршал повернулся к оборванцу, подал тому руку: – Что за вид, господин Отрепьев? Вы будто по ночлежкам неделю шлялись.

Николай Антипович неловко ухватился за протянутую руку своей свободной левой, поднялся, продолжая прижимать к ушибленному глазу правую, но Маршал решительно отодвинул ее, посмотрел на наливающийся лиловый синяк и скомандовал:

– Срочно идите на пост, вам нужна свинцовая примочка.

Но Отрепьев бешено замотал немытыми патлами, сбиваясь, быстро заговорил:

– Подождите. Я только что узнал. Вы правы, я по ночлежкам… По притонам, трактирам… Думал, выслежу… Вы бы только видели, как там живут… Горький еще приукрасил… Что с Зинаидой Ильиничной?! Она жива?!

– Успокойтесь, Николай Антипович. Все в порядке, она уже вполне сносно себя чувствует. Угрозы для ее жизни нет. Тищенко, намочите хотя бы для господина Отрепьева платок, надо хоть как-то минимизировать последствия вашего геройского поведения.

Городовой рысью припустил в сторону уборных, а Отрепьев плюхнулся на стул и с облегчением провел ладонью по лицу. Правый глаз его уже заплыл и не открывался, но и левым он моргал очень медленно – видно, спало напряжение и навалилась на человека накопившаяся за дни и ночи трактирных похождений усталость. Константин Павлович пару минут понаблюдал за этим процессом, но когда и левое веко замерло в закрытом положении, наклонился к сидящему, невольно покривился на собранные по трактирам и ночлежкам запахи, потормошил засыпающего Отрепьева за плечо:

– Ступайте домой, Николай Антипович. К Зинаиде Ильиничне я вас все равно сегодня не пущу. В таком виде. – Юноша кивнул, поднялся и медленно поплелся к выходу. Маршал проводил взглядом ссутуленную спину, окликнул: – Николай Антипович. – Отрепьев замер, не оборачиваясь. – Вы тоже ее любите?

Так же не оборачиваясь, совсем без пауз и раздумий, Отрепьев кивнул, натянул на грязную голову картуз и скрылся за дверью.