Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве

В этом высказывании Сёрл подчеркивает: реальность опыта, переживаемого от первого лица, нельзя свести к чему-либо иному, например к поведенческим склонностям или активности нейронов. Таким образом, субъективный опыт не поддается онтологической редукции. «Поскольку умственные явления по сути своей связаны с сознанием, — пишет он, — а сознание по сути своей субъективно, приходится заключить, что онтология умственного — по сути онтология от первого лица… В результате оказывается… что восприятие от первого лица будет первичным»[225]. После этого Сёрл признает возможность «самосознания», при котором мы переносим свое внимание с объекта сознательного опыта на сам свой опыт[226]. По иронии судьбы, несмотря на свою уверенность в главенстве восприятия умственных событий от первого лица, Сёрл относится к интроспекции ничуть не более благосклонно, чем его коллега Деннет[227].

Все большее число нейрофизиологов — особенно с 1990-х годов, с «десятилетия мозга», — начинают посвящать свои исследования нейронным коррелятам широкого спектра ментальных процессов. Несмотря на многочисленные успехи в обнаружении связей между конкретными событиями в уме и в мозге, сама природа умственных процессов и их связи с мозгом остается загадкой. Более того, никто пока не обнаружил нейрологические корреляты самого сознания. Б. Ф. Скиннер полагал: те, кто отверг его попытку свести ум к поведению, «причинили огромный вред — это ведущие физиологи, которые ведут ошибочные испытания и ищут нейронные корреляты образов, воспоминаний, сознания и так далее»[228]. Однако голландский нейроученый Виктор А. Ф. Ламме недавно в ответ заметил: проблемы начались с утверждений о том, что присутствие или отсутствие сознательного опыта всегда нужно проверять на уровне поведения. По его мнению, «нам нужно отпустить свои интуитивные или психологические представления о сознательном опыте и уступить дорогу нейрофизиологическим аргументам. Мы добьемся прогресса, только когда перенесем свои представления об уме ближе к преставлениям о мозге»[229].

Полностью отвергая интроспекцию как способ проверки природы сознания, Ламме выдвигает предположение: ключевой чертой сознания являются повторяющиеся акты взаимодействия между нейронами коры. Если определить сознание исключительно с точки зрения этих взаимодействий, полагает этот ученый, давние дебаты о сознании, которые ведут философы и психологи, можно будет завершить. Однако многие нейроученые относятся к подобному редукционистскому пониманию ума скептически. К их числу принадлежит и Кристоф Кох, который затратил на опознание нейронных коррелятов сознания немало усилий.

Ученые в целом определяют природные явления с точки зрения наблюдаемых у них качеств, но мы можем знать очень много о повторяющихся взаимодействиях между нейронами коры и при этом не знать ничего о сознании, которое мы напрямую переживаем. Вместе с тем мы также можем знать очень много о собственном непосредственном опыте сознания и ничего при этом не знать о подобных видах взаимодействия. Итак, какой-либо веской причины описывать сознание с точки зрения активности мозга, судя по всему, нет. Эти попытки — просто решение приравнять что-то, что мы с научной точки зрения не понимаем, к чему-то, что нам понятно (или понятно в чуть большей степени).

Ламме не смог заглушить диспут по этому вопросу даже среди собственных коллег-нейрофизиологов и тем более среди философов и психологов, которые так и не пришли к какому-либо консенсусу относительно природы сознания. Истинный дух философского скептицизма выразил еврейский экзистенциалист Мартин Бубер: «Своим друзьям я иногда описываю свою точку зрения как „узкую кромку“. Этим я хотел показать, что не покоюсь на обширном плоскогорье системы, включающей в себя ряд абсолютных утверждений, — вместо этого я нахожусь на узком горном гребне между двумя безднами, где нет никакой страховки со стороны знания, выражаемого словами, но есть определенность встречи с тем, что пока не раскрыто»[230].

Созерцательный скептицизм

Говоря о процессе оценки новых теорий и гипотез, ученые часто ссылаются на следующий принцип: необычайные утверждения требуют необычайной подтверждающей информации. Однако вопрос, которым они при этом почти всегда пренебрегают, таков: «необычайные» для кого? Если существует лишь одно достоверное мировоззрение — например, миропонимание современной науки, — ответить на этот вопрос мы сможем быстро. В этом случае теория будет необычайной, если она идет вразрез с текущими массовыми научными убеждениями. Однако если представлений о реальности, которые были бы эмпирически обоснованы, множество — как в случае с научными и созерцательными представлениями о природе сознания, — теория может быть «необычайной» для одного сообщества, но обычной для другого.