Умение не дышать

Через три дня нам наконец разрешили посетить Диллона. Его поместили в отдельную палату, подальше от младших детей, чтобы он не пугал их своими криками. Это значит, что я могу поговорить с ним так, что наш разговор никто не подслушает. Мне нужно узнать, правду ли он мне сказал.

Оставляю маму в сувенирном магазине при больнице и бегу вверх по лестнице, чтобы первой увидеться с братом. Меня замечает доктор Шоу. Она машет мне рукой и провожает в палату Диллона.

– Я туда спускался… – бормочет Диллон. – Там было так хорошоооооо… Пойдем со мной… Мы можем поесть спагет-тиииии…

Я озадаченно смотрю на доктора Шоу.

– Мы давали ему успокоительные препараты, поэтому он немного сонный. Вскоре действие лекарств пройдет. Он выдернул трубку для питания и ударил медсестру ногой в пах, когда она пыталась его обездвижить.

– Он никогда не был жестоким и грубым, доктор Шоу, – говорю я, чувствуя себя матерью, заступающейся за безобразничающего ребенка перед классной руководительницей.

Но ко всему прочему, это неправда – Диллон жестоко ударил Тэя по лицу, нанес ему серьезную травму. Моему брату как будто бы сделали трансплантацию личности. Я думаю об этом, но меня начинают терзать угрызения совести. Я должна была заметить, что происходит неладное. Еще тогда, во время вечеринки на Ханури-Пойнт, я должна была обратить внимание на поведение Диллона, когда он так грубо схватил меня за руку, что у меня потом остался синяк. Я так увлеклась Тэем, что почти не замечала, как на глазах меняется характер брата.

– А где ваша мать? Она придет? – спрашивает доктор Шоу.

– Она пошла в магазин.

Доктор Шоу в растерянности. Она выводит меня в коридор:

– Что у вас дома? Родители расстались?

Она изучает взглядом мое лицо. Я понимаю – она ищет ответы на свои вопросы. Так делали врачи, когда мы с Диллоном перестали разговаривать. Она хочет убедиться в том, что Диллон перестал есть из-за родителей. Ну уж нет. Ничего она не прочтет ни в моем лице, ни в моем голосе. Я стою стиснув зубы.

Поговорить с Диллоном с глазу на глаз мне не удается. Появляется мама. Она идет по коридору с белым пакетом, набитым журналами и конфетами.

– Миссис Мэйн, мне очень жаль, но я вынуждена сообщить вам, что нам пришлось дать Диллону седативное средство. Я должна также известить вас о том, что, если его поведение останется неуправляемым без применения успокоительных препаратов, комиссии СПЗДП придется перевести его в более безопасную палату.

– Какой-какой комиссии? Вы не могли бы говорить по-английски?

– Комиссия Службы психического здоровья детей и подростков.

– Доктор Шоу! – громко произносит моя мать. – Вы входите в эту комиссию, да?

– Вхожу, – отвечает доктор Шоу. – Послушайте, вы сейчас побудьте какое-то время с Диллоном, а потом, быть может, перед тем как вы пойдете домой, мы могли бы переговорить с вами?

– О’кей, – цедит мама сквозь зубы, но я отлично вижу – никакого намерения задержаться и поговорить с врачом у нее нет и в помине.

Она входит в палату Диллона и принимается без остановки тараторить – какой тут безнадежно тупой персонал, как тепло на улице, какой сегодня чудесный день для прогулок по долине, а еще – про птиц, которые обосновались на развалинах собора.

Диллон на мать почти не смотрит. Лежит на кровати, измеряет пальцами обхват своих рук и вздыхает. Через какое-то время он прерывает маму и спрашивает меня, как дела в школе.

– Сейчас каникулы, – отвечаю я.

– Ой да, я забыл, – бормочет Диллон. – Веселых тебе каникул.

Поздно вечером я убегаю из отцовской квартиры и ловлю такси до больницы. Полчаса мне приходится прятаться в туалете, но в итоге я пробираюсь в палату Диллона и трясу его за плечи, чтобы разбудить. От него пахнет ванилью и желудочным соком. Кожа вокруг носа – там, где он поранил себя краешком питательной трубки, – покраснела.

– Ты должен выздороветь, – шепчу я. – Тебя хотят перевести в палату для психов. Запрут!

Диллон устало смотрит на меня. В окна струится голубоватый свет луны, и все вокруг кажется пыльно-серым.

– Меня и так уже заперли, – отвечает Диллон и отодвигается от меня.

Я обхожу кровать-каталку с другой стороны:

– То, что ты про маму сказал на днях, это правда? Или ты это просто выдумал? Может, ты хотел сказать, что роман был у отца?

На несколько секунд взгляд Диллона перестает блуждать, становится осознанным.

– Забудь, я ничего не говорил. Наверное, я слегка бредил.

– Ты так думаешь? Значит, все-таки помнишь, что мне наговорил.

– Не имеет значения.

Мне хочется схватить его за плечи и умолять вернуться домой. Но мне слишком страшно прикасаться к нему – он такой хрупкий, как бы не сломать. Я слишком сильно боюсь всего, что может теперь случиться.

– Имеет значение, – шиплю я. – Это очень много значит для Эдди.

– Я видел Эдди, – хрипит Диллон. – Я видел его в воде.

– А я его все время вижу. На улице, в своей кровати, в небе.

– В воде, – повторяет Диллон.

Он захлебывается слюной, его дыхание становится тяжелым. Пару минут я смотрю на него, гадая, что сказать.

– А что случилось с тобой, Диллон? Из-за чего ты сломался?

Но он не слышит меня. Он спит.