Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

Затем была степь — столь не любимая мною. Она раздавлена безжалостными небесами и вопиюще гола. На открытой местности такой непомерной величины я всегда ощущаю себя слишком уязвимым, совсем беззащитным. Лесной я человек — ничего не поделаешь. К тому же с аэроплана легко обнаружить маленький караван, плывущий в море ковыля или полыни, тянущемся на сотни верст.

Только добравшись до первых рощиц и перелесков, я почувствовал себя мало-мальски уверенно. Теперь, случись что, есть надежда затеряться меж деревьев, нырнуть в заросли, пересидеть в брошенной берлоге или под кореньями вывороченного бурей лесного великана.

Расплатившись с проводником, какое-то время мы ехали одни. В деревне Малаховке мы пересеклись с обозом. Это был длинный обоз, везущий в город бочки с солониной. По приказу губернатора в каждом уездном центре создавался стратегический запас на случай чрезвычайных обстоятельств. Не самое глупое решение по нынешним временам. Этак можно зауважать власть предержащую. Правда, разворуют запасы скорее всего. Один рассол останется да мешки с сахарной пылью.

Я договорился о цене с «главным караванщиком» и дал на лапу охранявшему казенное имущество хорунжему. Он имел под своим началом троих снулых казаков. Потом я дешево продал измотанных трехсуточным маршем низкорослых джунгарских лошадок, и мы заняли место на запряжке в середине обоза — на прочно сбитом возу, который тянул пегий флегматичный битюг по кличке Оська.

Возница — крепкий мужик в штопаном зипуне и портках и новеньких онучах — оказался не в меру словоохотлив. Он мог говорить долго и путано — то и дело возвращаясь к сказанному, трижды повторяя одно и то же, но рано или поздно добирался до сути. И главное, он не слишком усердствовал, расспрашивая нас, — удовлетворился моей ладно скроенной легендой о спаленном огненными голубями жилье, о родственниках в городе, что обещали приютить погорельцев, поохал, поахал, сочувствуя нашему горюшку, и больше меня и Настю не теребил.

Настя по моему совету больше помалкивала, Анькой занималась. А та, словно уразумев, что опасные скачки по горам закончились и уже не возобновятся, дала себе волю. Там-то наша умничка стоически переносила неприятные толчки, долгое прение в кульке и почти не вякала, а тут чуть что — капризничала и взревывала, аки сирена буксирная: даже мужики, всего на свете повидавшие, вздрагивали порой, а лошади испуганно всхрапывали и ржали.

Возницу звали Епифаном. Много всякого он рассказал; я старался отделить зерна от плевел, и вот что обнаружилось в сухом остатке. В стране нашей огромной новые ветры подули. В который уж раз. В столице власть поменялась. Сначала думали, ненадолго это, даже не пытались вникнуть, кто и зачем скинул прошлого пахана и на его место взгромоздился. Чехарда сущая. А потом замечать стали: с умом человек, пытается сделать что-то толковое, хоть и редко удается. Правда, на местах ничегошеньки не менялось — с тех самых пор, как последний Президент Сибири Василий Лиознов (то бишь «змеюка» в его личине) был застрелен моими и-чу во дворце князей Чеховских.

Верховный Правитель терпел-терпел тихий саботаж маленьких «царьков», затем послал в каждый уезд своего наместника — человека верного. Но не все из них умели с людьми ладить и понимали, чего можно в провинции учудить, а чего уж никак нельзя. Охрана при наместниках была невелика и спасти от гнева народного не могла. А гнев ентот нонче в людишках пробудить — плевое дело, только свистни. На одном конце деревни спичкой чиркни, а на другом «Пожар!» кричат.

Так что кое-где побили ставленников Верховного, иной раз лютой смерти они удостоились — на костре аль на колу. А в других местах наместники сами — со страху, из мести или от одной лишь сволочной душонки — устроили резню, безжалостно бия и правого, и виноватого. Но даже там, где обошлось без кровопускания, не возникло любви между новой властью и народом, не с чего ей взяться. Подозрение было, настороженность, страх обоюдоострый, так что спину не подставляй. Умник бы сказал: «вооруженный нейтралитет», а мужик таких ученых слов отродясь не слыхал. И не дай бог кто из наместников слово грубое выронит или, того хуже, бузотера местного высечет или в кандалы закует. Хоть бы и по делу. Вспыхнут людишки как сухой порох — только ошметки полетят.

Я знал нового сибирского властителя, Виссариона Удалого, лично встречался с ним девятнадцать лет назад. Еще тогда для меня он являл собой загадку. Что он делал все это время — один бог знает. Какие мысли роятся в князе, какие страсти обуревают его сейчас? Я ничего не слышал о нем со времени штурма Блямбы, да и раньше известия об Удалом были смутными: дескать, видели там-то и с тем-то, а потом испарился без следа…