Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

Дом Пришвиных… Он стоял на месте! Восстал из пепла! чтобы встретить! меня!.. В глазах помутнело. Я споткнулся, и Настя тотчас — без упрека, но решительно — отобрала у меня дочку, которая и не думала просыпаться от толчка, мирно посапывала в одеяльце. Я стоял, не в силах тронуться с места. Ноги словно приросли к брусчатке. А вдруг там, за фальшивой стеной, за свежей декорацией никого и ничего нет?

У ворот дома стоял худосочный курносый солдатик с винтовкой на плече. Примкнутый трехгранный штык поблескивал в лучах солнца, высунувшего над коньком крыши самый свой краешек. Вид у часового совершенно неопасный. Декоративная охрана.

Жена прошла вперед, остановилась — как еще недавно останавливался я, обернулась, вопросительно глядя на меня. Я шумно дышал, пытаясь взять себя в руки. Колени дрожали, будто я много часов карабкался на отвесные утесы.

— Что с тобой? — беззвучно спросила она.

— Я боюсь, — столь же беззвучно, одними глазами, ответил я.

Я стоял и смотрел на свои «хоромы». Дом Пришвиных восстановили почти один к одному. Кто взял на себя труд позаботиться о стареющей Марии Игнатьевне Пришвиной и вбухал в это строительство силы и деньги? Кто осмелился помочь семье опального и-чу, когда за одно только пользование услугами Гильдии, даже если это случилось в далеком прошлом, человека могли забить камнями?

Совсем новенький, чистый. Отстроен месяц, от силы два назад. И все как прежде… Вот только цвет у стен не совсем такой да скаты крыши чуть круче. И еще… вместо стекол в двух окнах, выходящих на улицу, вставлены куски некрашеной фанеры. Выходит, уже успели выбить. Молодцы кедринцы… Долго ли камешек с земли поднять да размахнуться посильней? Так вот, значит, для чего здесь часовой — придурков городских отгонять.

Наконец я прочитал самозаговор и прошептал:

— Ну, пойдем.

И мы пошли. Солдатик с любопытством посмотрел на нашу троицу, зябко передернул плечами и, ни слова не говоря, пропустил к дому. Когда я поравнялся с ним, часовой вскинул руку к пилотке, отдавая мне честь. За кого он меня принял? Я кивнул в ответ. Мы двинулись вверх по ступеням парадной лестницы.

У входной двери я замер на мгновение. Мои пальцы взялись за медную ручку — быть может, сохранившуюся от того, старого, дома. Солдатик сверлит взглядом затылок. Надо идти. Р-раз! Скрипнули плохо смазанные петли.

Настя шагнула через порог, я — за ней. Запах свежей краски обрушился на меня, едва не свалив с ног. Первые мгновения я ничего не видел — взор застлала пелена. Брошенная тугой пружиной дверь чувствительно стукнула по спине, и я малость очухался.

Насти рядом не было. Машинально вытерев ноги о половичок, я вошел в прихожую, опустил на пол торбы, скинул с плеч тяжеленный рюкзак. И отправился искать людей.

— Есть кто живой? — спрашивал я негромко, словно боясь спугнуть этих самых живых. И не было мне ответа.

Первым делом я прошел на кухню. Сколоченные из струганых некрашеных досок стол и табуреты, две дешевые керосинки. Плита, примыкающая к русской печи, не раскочегарена. Место, где прежде рядышком стояли две газовые плиты, было пусто. Правда, из стены торчала труба с заглушкой. Значит, газ скоро будет.

Сковородка, пара кастрюль, полдюжины тарелок — все не наше, случайное, собранное с бору по сосенке. От семейной посуды — чугунных сковородок, отлитых с гербом Пришвиных по специальному заказу, прекрасных саксонских сервизов, привезенных дедом из поверженного Лейпцига, фамильного серебра — ничего не осталось.

Потом я зачем-то осмотрел кладовую. Дощатый пол, голые, без привычных полок, стены. Кроме двух непонятных коробок с сибирскими гербами и сургучными печатями, там не было никаких припасов.

— Настя! — крикнул я. В ответ — тишина. Мне стало не по себе.

Заглянул в комнату для гостей. Такое ощущение, что сюда вообще не заходили: ни одной вещички, а на полу тонкий слой пыли. Что-то путающее было во всем увиденном. Отсутствие всегдашнего уюта, пусть умеренного, но обязательного комфорта и порядка в большом и малом могло значить только одно: наш дом по-прежнему не существует, есть только видимость, пустая скорлупа…

Матери в доме не было. Зато Настю я обнаружил в гостиной. С Анькой на руках она сидела на грубом табурете в центре пустой комнаты. Крашеные доски пола поблескивали в лучах солнца, врывавшихся через расшторенное окно.

Настя выглядела совершенно измученной. Только сейчас я понял, чего стоило моей девочке наше долгое путешествие из Джунгарии. Ну теперь-то уж все позади.

Я стоял в дверях, не спеша заходить. Настя устало улыбнулась мне, я попытался улыбнуться в ответ, потом произнес одними губами:

— Выйду в сад. Поищу там.

Сад… Громко сказано. Вернее бьио бы назвать его огородом. На месте сгоревших деревьев разбиты грядки. Перекопан каждый метр, и везде что-нибудь растет или росло и уже собрано.